Прошло более двадцати лет после демобилизации, но память часто возвращает меня в годы моей самой активной деятельности. Сейчас трудно представить себе то напряжение, в котором мы – офицеры отдела УРАВ ВМФ, занимавшиеся разработкой зенитного ракетного оружия, находились на протяжении нескольких лет.
Причина проста: прогнозированное до того развитие средств воздушного нападения (возможное снижение высоты полёта) в 1974 году получило достоверное подтверждение (шифровка из Вашингтона, адресованная всем членам Политбюро ЦК КПСС и подписанная «резидент ГРУ») о начале разработки в США крылатых противокорабельных ракет, летящих на предельно малых высотах (3-5 метров над гребнем волны). Конечно, первая реакция: не может быть. Но по мере получения всё новых и новых свидетельств начало нарастать и напряжение. Окончательно невозможность эффективно бороться с подобными целями состоящими на вооружении кораблей ЗРК выявилась в ходе масштабных учений «Проба-77». В учениях участвовали:
- бпк проекта 1134 «Керчь» с комплексом «Шторм»,
- бпк проекта 61 «Сообразительный» с комплексом «Волна-М» и «Смелый» с комплексом «Волна-П»,
- мпк проекта 1124 с комплексом «Оса-М».
Было выделено 20 ракет-мишеней РМ-15М, с доработанным радиовысотомером для полёта на высотах Н/3. Практически, из-за разброса аэродинамических характеристик высота полёта мишеней составляла 8-11 метров.
Результаты были неутешительными. Комплексы, предназначенные для борьбы с самолётами противника и достаточно уверенно сбивавшие ракеты, летящие на высотах более 100 метров, оказались малоэффективными против низколетящих целей (НЛЦ). Конечно, ведь они разрабатывались как противосамолётные, и нижней границей зоны поражения было 100 метров (для «Осы-М» – 50).
Два новых, находящихся к тому времени в разработке, комплекса (С-300 и М-22), тоже имели нижнюю границу зоны поражения только 25 метров. Но, заказчиками ракет для этих комплексов были армейцы (Войска ПВО Страны и Сухопутные войска, соответственно), которые нас не понимали – для них на таких высотах любой столб выполнял функции ПВО. Они просто говорили, что летательных аппаратов на таких высотах не может быть в принципе, отрицая даже экранопланы. Короче, дорабатывать борта ракет и радиовзрыватели в частности они не желали.
Вот в таких условиях пришлось на ходу менять ТТЗ новых и аварийно изыскивать технические пути решения для старых комплексов.
Решались проблемы в несколько этапов:
1.В 1974 и 1975 годах один раз в квартал в 28 институте вооружения ВМФ рассматривались общие подходы к решению с приглашением широкого круга специалистов по аэродинамике, радиолокации, судостроению и т.п.
2. В декабре 1974 и 1975 годов на совещании во ВНИИРЭ (нынешний ОАО МНИИРЭ «Альтаир») в присутствии Заместителей министров Минсудпрома, Минавиапрома и Минрадиопрома подводились итоги года.
3. По результатам всех предыдущих совещаний 27 июля 1976 года решением ВПК № 179 был утверждён конкретный перечень работ как по изысканию путей модернизации существующих комплексов, так и созданию новых (специализированных).
Можно, конечно, сказать, что долго раскачивались – целые два года. Но для начала следовало найти теоретические пути решения проблемы – на таких высотах классическая радиолокация и общепринятые методы обработки сигнала не работают, а масштабного использования оптики для сопровождения целей и наведения ракет у нас не было, да и не при всех погодных условиях она работает достаточно эффективно.
Вот этим-то решением и было определено найти отправную точку, в каком же состоянии мы находимся?
Учения «Проба-77» в полной мере ответили – вероятность сбития ракеты, летящей на предельно малой высоте, для разных комплексов находится в пределах 0,12 – 0,17.
Помимо эксперимента решением было задано более десятка НИР, охватывавших как изыскание путей совершенствования состоящих на вооружении комплексов, так и по доработке находящихся в разработке и созданию новых.
Основная тяжесть всех этих работ легла на коллектив Всесоюзного НИИ радиоэлектроники (ныне ОАО МНИИРЭ «Альтаир») Минсудпрома, поскольку эта организация была головной по разработке комплексов ЗУРО для флота. Решением было предусмотрено некоторая раздвижка сроков исполнения НИР и последующих ОКР, но по разным причинам получилось так, что основной пик лётно-конструкторских и государственных испытаний на флотах пришёлся на 1978-1983 годы. Одновременно в разных стадиях испытаний тогда находилось семь ЗРК, а если считать с переносными комплексами, которые также проверялись в интересах ВМФ, то восемь.
Но не только промышленность, но и специалисты флота работали в чрезвычайном режиме. Постоянное внимание развитию средств ПВО уделяло командование ВМФ. Стоит только упомянуть, что впервые мне, как начальнику отдела, пришлось выступать с основным докладом на Военном Совете Военно-Морского Флота. На моей памяти это был единственный случай рассмотрения деятельности отдела на таком высоком уровне. Ни в УРАВе, ни в смежных управлениях такого события офицеры припомнить не могли.
Нагрузка на офицеров отдела была непомерная (шесть офицеров вместе с начальником). Практически люди уходили домой поздним вечером, а утром к 8.15 снова выходили на службу.
Я написал шесть, но так стало только после известных событий на Тихоокеанском флоте – взрыве башни главного калибра на крейсере «Адмирал Сенявин». До этого отдел в количестве шести человек вёл и все артиллерийские системы, а их не много не мало было 77 (порядка 400 видов боезапаса). Три человека были ракетчиками, а три – артиллеристами. После взрыва был создан артиллерийский отдел, и в каждом из отделов стало по шесть человек.
С колоссальным напряжением работали специалисты 28 института вооружения ВМФ, офицеры и личный состав полигонов и военных представительств. Ни одно из предложений промышленности по совершенствованию систем не оставалось без внимания. Корабельное и авиационное обеспечение Главнокомандующим ВМФ выделялось, как правило, в максимально возможном объёме. Специально была создана 286 авиационная эскадрилья для имитации полёта низковысотных целей, укомплектованная лётчиками высшей квалификации (самолёты Су-25 летали при отработке комплексов на высотах 20-25 метров). Флот как мог, старался обеспечить свою защиту.
Как бы то ни было, но разработанные и модернизированные комплексы (один раньше, другой позже) к 1985 году были приняты на вооружение. Последним уже в 1987 году был принят на вооружение специализированный зенитный ракетно-артиллерийский комплекс «Кортик», предназначенный для подчистки всех прорвавшихся к кораблю крылатых ракет. Вероятность сбития всех НЛЦ залпа, выпущенных по нашему соединению, стала близка к единице.
Правда, в то время никто не предполагал, что вывести в море полнокровное соединение с авиационным прикрытием Советский Союз, а теперь и Россия уже не сможет. Шесть отправленных в утиль тяжёлых авианосных крейсеров и несть числа эсминцам и бпк, ржавеющим на разделочных базах, конечно, весьма прилично откорректировали указанную цифру. А слухи о том, что в разделке находятся и первые наши атомные крейсера, основа любого корабельного соединения, не добавляет оптимизма.
Но, будем надеяться на будущее, ведь у России, как известно, всего два союзника: Армия и Флот.
Прилагаемые очерки по созданию состоящих на вооружении кораблей флота ЗРК, не претендуя на полноту раскрытия вопроса, помогут дополнить это короткое вступление. В них даётся лишь собственная оценка событий и фактов.
Автор приносит искреннюю благодарность контр-адмиралу Ященко В.Т. за ценные советы при написании материала.

«КИНЖАЛ»

В 1975 году, руководствуясь общими принципами, имевшими место в стране в то время – экономика должна быть экономной, вместо состоявших на вооружении комплексов ПВО ближней зоны «Оса» (ПВО Сухопутных войск) и «Оса-М» (корабельный ЗРК самообороны), были заданы в порядке конкурсных работ ЗРК «Кинжал» и «Тор».
ЗРС «Оса» была разработана в НИЭМИ Минрадиопрома (Главный конструктор Ефремов В.П.). Хотя от этой фирмы и было организовано авторское сопровождение, тем не менее, переводить систему в морской вариант пришлось КБ «Аметист» (Главный конструктор Ермолов Н.И.). Потом комплекс «Оса-М» оказался наиболее массовым. Только в советском ВМФ их было 184, а с учётом поставки на экспорт более 250.
По идее, какой из заданных в проработку комплексов будет разрабатываться дальше, должен был определить конкурс по критерию эффективность-стоимость.
К конкурсу привлекли традиционных исполнителей средств ПВО для Военно-Морского Флота («Кинжал») и Сухопутных войск («Тор»): Всесоюзный Научно-Исследовательский Институт Радиоэлектроники (впоследствии НПО «Альтаир») и Научно-Исследовательский Электромеханический Институт (впоследствии НПО «Антей») соответственно. ТТЗ было единым с только той разницей, что флот хотел видеть комплекс многоканальным, да и армия не очень возражала против этого посыла, но не настаивала.
Сроки разработки заведомо были заданы нереальными. Как правило, от получения задания до выхода на государственные испытания проходило не менее 5-6 лет (при хорошем раскладе). В данном случае было определено:
- начало разработки – 1975 год;
- выход на государственные испытания – 1978.
Опытно-конструкторская работа (ОКР) финансировалась за счёт Минобороны по согласованной с военпредами и утверждённой в управлении калькуляции. Впрочем, это была уже не первая договорная опытно-конструкторская работа, и надлежащий опыт имелся. Сроки в договоре, естественно, указали в соответствии с постановлением ЦК КПСС и Совмина СССР. Главным конструктором разработки ЗРК «Кинжал» во ВНИИРЭ был назначен Фадеев Станислав Алексеевич – кандидат технических наук, очень талантливый человек. Некоторым его недостатком была излишняя говорливость. В отдельных случаях это качество оказывалось полезным. Как говорил Фадеев в сложных случаях: «Если и не убедим, то переговорим».
Следует сказать, что в каждой из упомянутых организаций в то время разрабатывался ЗРК (ЗРС) С-300. В «Альтаире» для флота (совместно с НПО «Алмаз») и для сухопутных войск в НИЭМИ.
Получив задание с такими жёсткими сроками исполнения, естественным было желание использовать те принципы и наработки, которые были в каждой из организаций. В «Альтаире» в основу положили принципы, элементную базу и математику С-300Ф, а в НИЭМИ, взяв элементную базу С-300В, как образец всё же оставили «Осу».
В эскизных проектах представленных на защиту практически все ТТХ оказались идентичными за исключением канальности: «Альтаир» показал 4-х канальный комплекс в растворе 60 градусов по горизонту, а НИЭМИ 2-х канальный в 6 градусах и одноканальный в 60 градусах. Как и было задано в ТТЗ, каждый из исполнителей поклялся, что уложится на площадях предшественника, т.е. комплекса «Оса».
МКБ «Факел» - разработчик ракеты, уже имея проработки по вертикальному катапультному старту, конечно же, нарисовал вариант запуска из контейнера. Армию он не устроил: во-первых, вес ракеты в контейнере составил около 330 кг, при весе самой ракеты всего 160 кг, а, во-вторых – как после схода ракеты обходиться с пустой оболочкой? Транспортно-заряжающая машина вроде бы готова снова зарядить пусковую, но там остаётся «пустышка», которую ещё надо вытаскивать. Поэтому ПВО СВ решила иметь на пусковой установке «голую» ракету, т.е. без контейнера, что позволяло немедленно перезаряжать установку. Позднее это обстоятельство заставило ракетостроительный завод (Кировский машиностроительный завод имени ХХ партсъезда) делать две линии производства: армейская ракета требовала герметизации по всем стыкам отсеков, а наша ракета становилась герметичной только после загрузки в контейнер. Была также некоторая разница в конструкции за счёт наших складных крыльев (для армии они были целиковыми). Кстати, из-за ограниченных габаритов, конструкторы долго бились с механизмом их раскрывания и фиксации. Решение подсмотрели на соседнем Долгопрудненском заводе. Когда Грушину П.Д. показали очень элегантное решение проблемы, он приказал поощрить того, кто придумал конструкцию. Доложили, что идея позаимствована в Долгопрудном. На это Грушин сказал: «Чтобы этого говна на моей машине не было». Сохранив идею, но, слегка переделав конструкцию байонета, всё-таки раскрывание сделали более безопасным для носителя. В первом варианте от ракеты после выхода из контейнера на высоте примерно 10-15 метров с силой до 30 кг отлетали детали раскрепления весом 300 грамм. Такая деталь, попав на обтекатель антенны, или на какие либо надпалубные устройства могла запросто вывести их из строя.
Некоторое отступление от темы. Генеральный конструктор МКБ «Факел», Грушин Пётр Дмитриевич, был в некоторых вопросах оригинальным человеком. Выше написано, что он приказал поощрить специалиста, придумавшего байонетное соединение для фиксации раскрытого крыла. Можно было бы оформить и заявку на изобретение, но Грушин считал, что изобретать обязанность инженера, просто исходя из того, что в буквальном переводе с французского «ingenieur» означает «хитроумный изобретатель». Человека, который в его организации решал защитить кандидатскую диссертацию, Грушин увольнял, говоря при этом: «хватит на фирме и одного академика»! Если численность персонала превышала 4000 человек, то увольнялся начальник отдела кадров. Пётр Дмитриевич считал, что при превышении этого количества работников, фирма начинает работать сама на себя, выдавая наружу меньше, чем могла бы.
В МКБ «Факел» ещё в 1966 году была внедрена система САПР (система автоматического проектирования ракет). При получении ТТЗ на разработку в вычислитель заводились тактические параметры. Анализируя их, машина предлагала несколько вариантов компоновок. Человек выбирал одну из них. Далее ЭВМ выводила последовательно на экран различные детальные лётные характеристики (подъёмную силу, лобовое сопротивление, поляры, потребную энерговооружённость, маневренные характеристики и т.д.) и человек в диалоге с машиной подбирал наиболее оптимальные характеристики. После окончательного выбора запускалась система распечатки чертежей. Практически всё заканчивалось автоматическим изготовлением рабочих чертежей. К большому сожалению после запуска этой системы все конструкторы были уволены, а это означало, что заложенные в программу машины конструктивы оказались заморожены на уровне 1966 года. Такие достижения материаловедения как композиты или углепластик совершенно не учитывались в практике разработок МКБ восьмидесятых годов. Можно привести такой пример: ракета 9М330 (разработка МКБ) и 9М311 (разработка Шипунова) при одинаковой дальности поражения цели различаются по весу в 4 (четыре) раза не в пользу 9М330. Кстати сказать, что работать с системой САПР было чрезвычайно сложно: люди, долго работая с ЭВМ, заболевали диабетом. После длительных исследований медики объяснили, что человек в диалоге с машиной, поневоле втягивается в темп работы ЭВМ и, как правило, этого темпа долго не выдерживает.
Но, вернёмся к разработке ЗРК «Кинжал».
Для проверки - как вообще может вести себя ракета в случае отказа запуска двигателя после катапультирования, решили провести эксперимент. Вопрос этот возникал и ранее при создании ракеты 5В55Р для С-300Ф. Предполагалось на полигоне у озера Балхаш сбросить с вертолёта, зависшего на высоте 15 метров боевую ракету 9М33. Но кто-то во время сообразил, что если ракета взорвётся – может пострадать вертолёт. Начали строить две вышки с растяжкой между ними. Построили, но возник вопрос: а куда собственно ронять ракету? На песок – не пойдёт! Надо внизу изобразить корабельные надстройки. Откуда их взять? Ведь страна жила при достаточно объёмном планировании. Каждый корабль, подлежащий разделке, с помощью отдела фондового имущества (ОФИ) уже был запланирован для поставки в качестве металлолома на один из сталеплавильных заводов страны. Обратились в Госплан и с большим трудом выбили куски палубы общим размером 30х30 метров. Заказали транспорт, и с разделочной базы Балтийска поехала эта палуба в Приозёрск на берег Балхаша. Естественно, что где-то по пути следования железнодорожники решили, что произошла ошибка, и состав с металлоломом повернули в Череповец, куда обычно его и везли со всей европейской части страны. Недели через три после отгрузки мы спохватились, а где же транспорт? Стали разыскивать. Оказалось, что его уже давно разгрузили. Поскольку это было прямое упущение ВМФ, уже ни в какой Госплан не обращались, а совместно с ОФИ, с задержкой, правда, на два месяца, погрузили ещё 4 платформы. На сей раз эта палуба охранялась воинским караулом.
Пока решались металлические вопросы, произошёл несчастный случай в Одесском округе ПВО: при транспортировке вертолётом на внешней подвеске пакета с ракетами 9М33 произошла самопроизвольная расцепка. Девять ракет с высоты 800 метров упали на землю. Все они поломались, но ни одна не взорвалась и не загорелась. Казалось бы достаточно, но Пётр Дмитриевич был последователен – ракета должна падать на палубу, а не на землю и не с 800 метров, а с 15. Наконец, провели чистый эксперимент. Действительно, упав на палубные кнехты, ракета получила весьма серьёзные разрушения, но в пожарном плане ничего страшного не произошло. Забегая вперёд, скажу, что в процессе уже государственных испытаний был один случай падения ракеты 9М330 на палубу МПК-147. В результате падения была выведена из строя установка РБУ-6000, пожара же не было.
Кстати, уже после упомянутого падения, решили проверить: как будет вести себя ракета больших габаритов, имея в виду 5В55Р, но полигон на Балхаше уже успел к тому времени разобрать палубу и сдать её в утиль. Проверки в полигонных условиях не было, но два падения тяжёлых ракет обошлись без последствий. (Читай очерк «С-300»)
Заканчивая эпопею с безопасностью падения ракет, упомяну, что часть ракет была изготовлена в варианте «гранатного запала». Суть такова: после падения на палубу корабля Грушин П.Д. предложил дублировать электрический запуск двигателя пороховым запалом – по принципу гранаты – выдернул чеку, освободил рычаг и через 4 секунды происходит взрыв. В параллель с электрическим запалом в двигатель вставили механический с выведенным за корпус ракеты коромыслом. Через 40см движения по контейнеру ракета, по замыслу, должна была перевести коромысло в нижнее положение, тем самым освободив механический взрыватель от чеки. Практически заканчивали мы государственные испытания с этой новой конструкцией запуска. Более того, 75 серийных ракет было поставлено на Северный флот в такой комплектации. Всё время мы не уставали говорить Грушину П.Д., что эта конструкция нас не устраивает: мало ли что может произойти при транспортировке ракет к кораблю – автомобильные или железнодорожные аварии могут спровоцировать движение ракет в контейнере, и тогда катастрофа неизбежна. Проверки показали, что в некоторых аварийных случаях всего 12 мм не хватало для боевого взвода рычага, но Грушин стоял на своём. Армия полностью отказалась от дубляжа запуска двигателя, считая, что бронированной машине ничего в случае падения ракеты не грозит. Решающим фактором оказалось невозможность предприятиями Минмаша обеспечить во всём диапазоне температур задержку срабатывания в одну секунду. При заданном диапазоне - срабатывание происходило от 0,2 до 2 секунд. Для гранат не столь важно, когда запал инициирует заряд – через 3, 4 или 5 секунд, в случае же с ракетой полученный интервал срабатывания был критичен - нужна была именно одна секунда. Позже, в процессе серийного изготовления нашли лучший способ дублирования запуска двигателя ракеты и от гранатного запала полностью отказались.
В ходе дальнейших испытаний были несущественные доработки ракет, но таких кардинальных уже не было.
С разработкой системы управления было всё намного сложнее. Поскольку НПО «Альтаир» показал 4-х канальный вариант, Военно-Морской Флот остановился именно на этом варианте, а войсковым комплексом стал «Тор». То есть конкурса, практически не было. У Ефремова В.П. был в комплексе «Оса» опыт совмещения индикаторных устройств станций обнаружения и сопровождения цели, который он сохранил в «Торе», в «Альтаире» же такого опыта не было. Кроме того, учитывая жёсткие сроки разработки, в «Кинжале» не стали делать новую станцию обнаружения, а взяли готовую - «Позитив», сделанную для малых кораблей в КНИИРЭ (Киев). Практически в комплексе появился некий симбиоз: самостоятельная станция обнаружения и отдельный стрельбовый комплекс со своими средствами сопровождения, вычислителями, индикаторными устройствами. Первый результат такого подхода – в габариты комплекса «Оса» новый комплекс умещаться не пожелал. Можно, конечно подробно описывать, как последовательно ЗРК «Кинжал» начал завоёвывать всё больше и больше места, соответственно набирая на себя всё больше и больше корабельных функций.
Для проведения лётно-конструкторских и государственных испытаний был определён МПК-147. Так вот к концу разработки за счёт отвоёвывания площадей на корабле исчезли:
- общекорабельная РЛС;
- РЛС «Вымпел», управлявшая стрельбой артиллерии;
- система совместного поиска подводных лодок и слежения за ними в случае группового использования МПК.
Все эти функции взял на себя «Кинжал». Не знаю, как сейчас, но в той спешке, с которой поставлялся комплекс на корабли проекта 1155, лишнюю математику не убирали. Т.е. комплексы, поставленные на бпк, могли управлять и 30мм артиллерией и анализировать поиск лодок.
Отработка велась традиционно для многоканальных комплексов: сначала один целевой и два ракетных канала, потом удвоение, а затем и полная математика. Математические алгоритмы довольно хорошо были отработаны на комплексе «Форт». Если бы не было дополнительных функций, которые вынуждены были тащить в комплекс из-за несоразмерных с «Осой» габаритов, отработка непосредственно каналов была бы не очень сложной, но в объёмы собственных задач надо было встроить всё то, о чём упоминалось выше. Руководила отработкой математики Эльза Романова – исключительно добросовестный и порядочный человек, ныне таких людей называют трудоголиками. Когда она отдыхала, я не знаю - всегда на рабочем месте, но, тем не менее, всегда причёсана, аккуратно одета и доброжелательна к надоедливым военным, которые регулярно приставали с вопросами – когда же закончится отработка математики.
Спешили не только разработчики, но и ВМФ, т.к. в 1978 году должен был сдаваться первый корабль бпк проекта 1155 «Удалой», вооружённый двумя комплексами «Кинжал». Правительство, уяснив, наконец, что сроки были заданы абсолютно нереально, переносила сроки выхода ЗРК на государственные испытания решениями ВПК (военно-промышленная комиссия). Первый раз, когда договорной срок был сорван, мы без звука выиграли дело в арбитражном суде. Поскольку в дальнейшем сроки переносились не постановлениями Правительства, а решениями его рабочего органа, выигрывать стало сложнее, так как арбитр, после второго переноса поставила вопрос ребром – дайте людям работать, дайте столько времени, сколько они просят. Но мы этого сделать не могли, да и промышленность не могла заявить реальный срок – их бы, просто, не поняли. Всего сроки начала государственных испытаний переносили ПЯТЬ раз. Потом, такими же решениями стали дополнительно переносить сроки поставки серийных образцов на сданные флоту корабли. Впервые у нас в отделе появился термин – «дырконосец». Первые три корабля проекта 1155 были сданы без комплексов, последующие три вместо двух комплексов по штату имели только один (носовой), который, правда, мог управлять и кормовой пусковой установкой.
Не знаю, сохранились ли сейчас возможности по перекрёстному управлению ПУ, но мы на сохранении настаивали, промышленность, как водится, возражала, ведь в этом случае надо было закладывать дополнительные кабели, которых в первоначальном проекте не предусматривалось.
НПО «Альтаир» всё же учёл печальный опыт С-300 по одновременной сдаче нескольких объектов на разных флотах. Практически, только основные работники аппарата Главного конструктора летали с Чёрного моря на Балтику, где сдавали корабли проекта 1155 (их строили два завода). Основной же объём работ обеспечивали две полноценные бригады.
При ходе разработки второго поколения зенитных ракетных комплексов сложные ситуации возникли с производством пусковых установок. В первом поколении основным разработчиком ПУ был завод имени Фрунзе (Ленинград). В описываемое время завод был полностью переведён на разработку артиллерийских установок нового поколения и производство космических аппаратов, поэтому разработка ПУ была поручена КБ компрессорного машиностроения Минавиапрома (Главный конструктор Яскин Александр Иванович). КБ делало проект и одну установку. Серийное производство предполагалось поручить какому-то другому предприятию, которое в перечне изготовителей в постановлении правительства почему-то отсутствовало. Минавиапром, ссылаясь на профильность своей продукции, от серии категорически отказывался. Минсудпром, поняв, что корабельное хозяйство придётся делать самому, обязал кораблестроительный завод имени Жданова (Ленинград) собирать пусковые установки, разместив по кооперации производство комплектующих. Всего было задействовано 12 заводов. В этой ситуации возникло желание упростить установку, Разработчик категорически отказался это делать, предложив судостроителям снизить требования по перегрузкам, на что, в свою очередь, судостроители не согласились. Первоначально боковая перегрузка от удара волны в борт корабля была определена в три единицы, потом увеличена до шести. Это потянуло за собой амортизаторы, муфты сцепления, а скорострельность потребовала не только вращения барабана, но и встречного движения пускового окна, то есть два привода на разных уровнях. На всевозможных совещаниях постоянно возникал вопрос – почему у армейцев очень простая установка, а у нас сверхсложная? Да, у них просто вращающаяся вешалка на 8 ракет (по 4 с каждой стороны) в пустом цилиндре. Пускового окна нет, так как крышка цилиндра открывается полностью. Один привод на ось вешалки. Вот и всё. А у нас добавлялся увеличенный в два раза вес ракеты в контейнере, значит и более мощный привод. Короче, взять армейскую установку за основу мы не могли.
Очень сильно нас стали подводить конструкторы кораблей из-за модульности пусковых установок. ВМФ определил три модуля в составе ПУ как минимальное. Корабелы восприняли модульность буквально и стали размещать эти модули так, как удобно им. Выяснили это мы случайно, когда на стол легла очередная спецификация на поставку ПУ. На вопрос – зачем она нужна – получили ответ, что ни одно погрузочное устройство для данного проекта корабля не подходит и надо делать новое. Ноги росли из нашего требования: «погрузочное устройство должно обеспечивать одновременную погрузку в несколько модулей». Исходя из этого, только на корабле проекта 1155 должно было быть два погрузочных устройства: одно для счетверённой носовой установки и другое для двух спаренных кормовых. Следом возник вопрос: поскольку для каждого корабля они индивидуальны, то где их хранить? На корабле места нет, а возить следом за ним - глупость, да и неизвестно когда и где они могут понадобиться. Короче, пришлось отказаться от указанного требования об обслуживания сразу нескольких модулей, и ценой увеличения времени загрузки придти к варианту одиночной загрузочной балки, за то она стала универсальной.
Если бы не бесконечная торопливость и дать нормальное время для отработки, то, в конечном результате, времени для создания ЗРК и его испытаний ушло бы меньше. Весьма негативную роль в затягивании разработки сыграл представитель Госприёмки кораблей на Балтийском флоте капитан 1 ранга Рынков Г.А. В принципе, его требование было справедливо: все огневые средства корабля должны быть увязаны в единый контур ПВО. Но корабль-то уже был принят в состав флота, и, чтобы прикрыть ранее сделанный прохлоп, всё повесили на «Кинжал». Рынков заявил, что до тех пор, пока комплекс не станет диспетчером всех средств обороны корабля, он ничего не подпишет. Все возражения, что эти функции должен выполнять БИУС он не воспринимал, поскольку время реакции в этом случае увеличивалось с 6 до 55 секунд. В общей сложности увязывание этой проблемы обошлись нам более чем в семь месяцев. ЗРК стал диспетчером, но корректировать задачи БИУСа никто и не собирался. Рынков был награждён Главкомом ВМФ фотоаппаратом за принципиальность.
Перед Государственной комиссией по приёмке комплекса на вооружение таких задач не стояло, но обстановка внутри самой комиссии была очень напряжённой. Председателем комиссии был Командующий Черноморским флотом адмирал Хронопуло М.Н., а его заместителем начальник управления полигона капитан 1 ранга Семенюк А.П. Главный конструктор Фадеев С.А. любил спорить и умел это делать. В споре с ним, как правило, не находилась истина, а наоборот она исчезала. Конечно, председатель на ежедневных заседаниях не присутствовал, а руководил комиссией Александр Петрович Семенюк. Дошло до того, что, начиная заседания, Александр Петрович зачитывал статьи уголовного кодекса о необходимости говорить правду, и ничего кроме правды. Долго так продолжаться не могло: через некоторое время его заменил весьма грамотный и дипломатичный начальник управления из 28 института Берлин Григорий Иванович (перед этим он занимал такую же должность в комиссии по приёмке С-300).
Причина долгого сопротивления Станислава Алексеевича было не очень большое желание открыть причину долгой отработки радиотехнического канала управления ракетой. Здесь свою негативную роль сыграла унификация ракеты. У армии не было проблем с настройкой частоты и кода самой ракеты. Частота для данного «танка» задана почти навечно, а код устанавливался автоматически для конкретной ракеты. Выбор невелик, т.к. на этой же частоте работать будет только ещё одна ракета.
Не знаю как сейчас, но на Государственные испытания ЗРС «Тор» был представлен в одноканальном исполнении. Так, кстати, и был принят на вооружение.
У нас же с одной пусковой надо насытить четыре канала. Одна частота, но кодов управления должно быть восемь. Как и когда их задавать? Кто должен определить - в какой пусковой модуль их подать? Решение, в конце концов, нашли, но далось это большими задержками в испытаниях. Одно время была даже назначена межведомственная комиссия для разбора ситуации, в которую вошёл и заместитель Ефремова В.П. – Дризе Иосиф Матвеевич. Честно сказать, он никаких дельных предложений не внёс, а больше всего работал как промышленный шпион, ведь даже двухканального варианта не было в «Торе». Ещё большие трудности возникли при отработке на одном корабле четырёх комплексов. Я уже в одном из очерков недобрым словом упоминал о ПДИТР. Генштаб никак не хотел дать нам ещё одну открытую частоту для совместной работы двух комплексов на один борт. Ведь если бы пришлось работать в этих условиях на одной частоте, то пришлось бы придумывать: как увязывать 16 персональных кодов на разных комплексах и пусковых. Но здравый смысл победил – дополнительную частоту дали.
В заключительной стадии испытаний пришлось делать достаточно серьёзную доработку программы управления взведением радиовзрывателя. Суть проста, только догадывались долго: несколько раз дублируя команду взведения, теряли контроль над положением оси ракеты при подходе к цели. Пойдя на некоторое ухудшение помехозащиты взрывателя, улучшили характеристики поражения: ракета стала подходить к цели как бы вдоль её, а не поперёк, что не раз отмечалось при просмотре плёнок внешнетраекторных измерений.
Конечно, кульминацией испытаний стал залп по четырём целям. Если в ходе испытаний М-22 и С-300 по разным причинам повторяли многоканальные стрельбы, то для «Кинжала» этого делать не пришлось. Запуск мишеней РМ-35 осуществлялся с берегового комплекса в районе Балаклавы. Для наблюдения за стрельбой и страховки Черноморский флот вывел на боевое поле 19 вымпелов. Размах залпа мишеней составил 9,7 секунды. Все эти вымпела остались без работы поскольку МПК-147 великолепно справился со всеми мишенями.
Приняли на вооружение комплекс довольно быстро – его очень ждали, тем более что производство уже было развёрнуто на двух заводах. Традиционной записи в постановлении: «Принять предложение... о награждении наиболее отличившихся участников разработки ЗРК «Кинжал»…» на сей раз в окончательном виде документа, не оказалось.

«Наука в очках» долго спорила по вопросу: может ли быть на флоте зенитный ракетный комплекс с полуактивным самонаведением? Можно было бы спорить и далее, но в те годы (первая половина семидесятых) во всю проталкивался лозунг – «экономика должна быть экономной». Исходя из этого посыла, в высших эшелонах руководства решили, что зенитные ракеты, призванные бороться с воздушными целями, во всех видах вооружённых сил должны быть едиными. В Сухопутных войсках СССР к тому времени существовала ЗРС «Куб» (в экспортном варианте – «Квадрат»). По своим тактико-техническим характеристикам она была практически аналогом системы Войск ПВО С-125 (корабельный вариант с оригинальной аппаратурой наведения и на 60% унифицированной ракетой назывался «Волна»), но размещавшаяся на гусеничном шасси. Основным отличием системы была полуактивная головка самонаведения, установленная на ракете. Поскольку ЗРС хорошо зарекомендовала себя в локальных конфликтах (кстати, уже в XXI веке эта система в Сербии сбила самолёт США, изготовленный по технологии «Стелс»), В 1972 году решено было на этих же принципах разработать новую, более совершенную, которую назвали «Бук» для вооружения только нашей армии. Одновременно в Постановлении прописали, что ракета должна быть единой с флотской системой ПВО. Так была задан комплекс М-22 (в разработке получивший название «Орех»). Разработка началась как положено: эскизный проект, моделирование, пора приступать к техническому проекту, а единого подхода к облику комплекса у промышленности и военных даже в 1974 году ещё не сформировалось. Военные привыкли сопровождать цель до конца (сбита или пролетела), промышленность же настаивала, что сопровождать цель должен лишь прожектор подсвета, а посему специализированной РЛС сопровождения цели не надо. Достаточно общекорабельных средств освещения обстановки. Плюс к этому было совершенно не ясно, а как будет вести себя головка самонаведения над морем в условиях существования интерференционных минимумов, т.е. при исчезновении опорного сигнала. Этого не знал никто. Решили провести эксперимент на ЗРС «Куб».
По заведённому порядку каждый полк ПВО в Сухопутных войсках, вооружённый какой либо зенитной системой, раз в год должен был выполнять ракетные стрельбы на полигоне в районе посёлка Эмба. Техника и личный состав полка, независимо от места дислокации, грузились на платформы и отправлялись в путешествие. Прибыв на полигон, делали марш-бросок на определённые километры и выполняли стрельбы, после которых обратная дорога. Для руководства СВ СССР и командования полка - большая головная боль.
Вдруг на Фрунзенской набережной города Москвы появляются какие-то гражданские люди с моряками и предлагают фантастический проект: стрельбы выполнить на флотском полигоне, мишени, ПДИТР и внешние траекторные измерения обеспечивает ВМФ. Выгода налицо: не надо тратить собственные деньги, задействовать железную дорогу, чтобы гнать минимум три эшелона через пол страны (ведь из ближайшего к Крыму Одесского округа ПВО полк может дойти своим ходом), а заодно проверить – как ведёт себя система при работе над водной поверхностью. Честно говоря, очень уговаривать и не пришлось. Начал я разговор с фразы: «допустим, Вы стоите на берегу озера Балатон, налёт на малой высоте, а у Вас есть уверенность, что наведение будет безупречным?» Впоследствии, когда приходилось бывать в Главном штабе Сухопутных войск, меня спрашивали: «опять про Балатон будешь рассказывать?»
Для выполнения стрельб выделили полк из Сухопутных Войск Одесского округа, который должен был своим ходом перебазироваться в Феодосию. Я предполагал, что после достигнутой договорённости пройдёт месяц, и не очень спешил с оформлением директивы Главного штаба ВМФ. Вдруг панический звонок по телефону из Феодосии – у ворот КПП стоит танковая колонна – что делать? В принципе с руководством полигона были определённые договорённости, но такая быстрота исполнения со стороны СВ была необычной для нас. Дав команду колонну пропустить, побежал докладывать по начальству. Меня, конечно, отругали, оформлением директивы занялся начальник отдела (капитан 1 ранга Кочелаевский В.Л.), а я вылетел в Крым.
Когда к вечеру я оказался на Песчаной балке, то увидел стройные ряды палаток, отсыпанные песком дорожки, дневальных, стоящих вдоль этих дорожек. Подтянутый подполковник (фамилию не помню) представился как командир полка и пригласил в штабную палатку. Вместе с командиром полигона – капитаном 1 ранга Евгеньевым Витольдом Михайловичем - прошли внутрь. Там оказалось довольно тесно: помимо начальника штаба полка, находились и командиры дивизионов. Коротко я рассказал о задаче, которую предстоит им выполнить, и предложил обоим командирам поехать в штаб базы, находившейся в самой Феодосии. Командовал базой в то время вице-адмирал Чулков. В кабинете адмирала на стене висела карта с нанесёнными траекториями, зонами освещения обстановки и т.д. и т.п. Всё это красочно, как любят делать в Военно-Морском флоте. Посмотрев на нашу карту, командир полка достал из-за голенища сапога полевую карту, а из нагрудного кармана три карандаша и без всяких художников, как это принято у нас, от руки нанёс на свою карту какие-то значки и линии. Поблагодарив нас за возможность покупаться в море, он уточнил дислокацию полевого лагеря, боевых позиций, технических служб и отбыл в свою часть. Потом мне рассказывали, что по прибытии его в лагерь, была сыграна боевая тревога и через час на месте бывшего городка остались только полосы дорожек и следы танковых траков. Через три часа аналогичный городок возник на берегу моря у посёлка Черноморское, где и были впоследствии выполнены стрельбы.
Результаты удовлетворили всех, а самое важное, Главного конструктора будущего корабельного зенитного ракетного комплекса Волгина Геннадия Никитовича. Он был уже не новичок в зенитном деле, поскольку в ранге заместителя Главного конструктора Игнатьева И.А. участвовал в разработке ЗРК «Волна» и уже как Главный конструктор выполнил разработку комплекса «Шторм» (корабли проектов 1134А, 1134Б, 1123 – всего 44 комплекса), а также противолодочного ракето-торпедного комплекса «Метель-Муссон». Сейчас уже можно говорить, что он был, пожалуй, самым талантливым из конструкторов зенитного оружия флота. Умер он внезапно в возрасте всего 52-х лет в ранге Начальника-Главного Конструктора КБ «Аметист».
Безусловно, только стрельбой ЗРС «Куб» проверки не ограничились. Уже в ходе разработки отдельные параметры головки самонаведения и зависящие от них характеристики комплекса отрабатывались на имитаторе ракеты, помещённый в корпус подвесного изделия 328 (ракета класса воздух-воздух). Даже в этом Волгин Г.Н. был на голову выше остальных конструкторов: размещение имитатора в корпусе подвесного изделия позволило использовать при облётах любые типы самолётов, которые это изделие воспринимали. Для всех остальных комплексов, оборудовались конкретные самолёты, которые практически исключались из боевого состава ВВС, и были предназначены только для отработки и периодического обслуживания ЗРК.
Концепция построения комплекса с отсутствием средств слежения за целью всё таки возобладала, точнее её продавили корабелы – им просто было размещать лёгкие и малогабаритные прожектора подсвета и не надо ломать голову с размещением дополнительной локации комплекса. Это обстоятельство постоянно было предметом неприятия комплекса военно-морскими структурами. Честно говоря, вначале я в этом не видел большого греха, будучи выходцем из крылатой тематики, где пуск в сторону цели, даже при отсутствии какого либо контакта с ней, был обычным делом. Потом, правда, когда появилась необходимость внедрения новой ракеты 9М38М1, а позднее и последующих её модификаций, средства эти стали просто жизненно необходимы, но логика построения системы уже не позволяла безболезненно их встроить.
В остальном комплекс был значительным шагом вперёд: модульность построения каналов подсвета, позволяющий размещать на палубе и надстройках корабля от 2 до 12 каналов. Лёгкие и компактные пусковые установки (в подпалубном помещении, где до того помещалась одна ПУ ЗИФ-101 с 16-ю ракетами, могли разместиться две 3С90 с 24-ю ракетами каждая). Практически мгновенная реакция -18 секунд. Темп стрельбы – 12 секунд с каждой пусковой. Круговой обстрел. Всё это устраивало, но отсутствие в составе комплекса собственных станций сопровождения целей ….. потом стало большим камнем преткновения.
Новые ракеты 9М38М1 появились для флотских специалистов и для Главного конструктора совершенно неожиданно, а дело обстояло следующим образом.
Генеральным заказчиком ракет в интересах Минобороны было ГРАУ, оно же было заказчиком ЗРС «Куб». Пока мы выясняли, может ли работать комплекс над морем, специалисты НИИ приборостроения Минрадиопрома (впоследствии НПО «Фазотрон»), уже имея опыт разработки ЗРС «Куб», сделали довольно много. У армии был также опыт локальных конфликтов на Ближнем Востоке, где впервые были опробованы помехи типа «Смальта». Сначала мы использовали эти помехи против «Терьеров» и «Тартаров», а вскорости стали получать такие же приветы от израильских самолётов и наши зенитные средства, использующие полуактивное самонаведение в своих ракетах. Боевая эффективность средств резко упала. После некоторого сопротивления разработчика, возражавшего против расширения полосы пропускания, ГРАУ настояло на введении частотной модуляции сигнала радиоподсвета.
Принцип работы помехи типа «Смальта» прост. Позади атакующих самолётов, но по их пеленгу, летит самолёт со станцией радиопомех. В случае обнаружения работы системы подсвета, станция помех излучает ответный радиосигнал с небольшим смещением на частоту Доплера в сторону своих самолётов. Физика такова, что собственный сигнал подсвета, отражённый от атакуемого самолёта, уменьшается по закону четвёртой степени, а сигнал помехи по мере приближения ракеты к самолёту растёт в квадратичной зависимости. Ракета начинает наводиться на более сильный сигнал, принимая его за рабочий, и пролетает мимо цели не срабатывая от неё, а до помехоносца просто не долетает. Пилотам атакующих самолётов надо иметь достаточно крепкие нервы, чтобы не суетиться, видя летящую на тебя ракету, и будучи уверенным, что она пролетит метрах в 200-300 от тебя.
Как в комплексе «Бук», так и у нас перед стартом на борт ракеты вводится полётное задание. Грубо говоря, задаются углы поворота антенны головки самонаведения, на которые она должна быть развёрнута при её открытии, плюс некоторые другие параметры движения цели. Так вот частотная модуляция подсвета позволяет корректировать полётное задание, постоянно подсказывая, где находится цель. Правда, необходимость увеличения полосы пропускания, увеличивает и риск получения обычной шумовой помехи.
О том, что изменено техническое задание на разработку ЗРС, мы, т.е. флотские разработчики и специалисты узнали уже после выхода решения ВПК № 1 от 7 января 1977 года.
В армии при принятой логике построения системы просто: в «танке» демонтировали аппаратуру, касающуюся передатчика, и установили другую. Каждый «танк» (так условно назовём боевую машину) – это один канал. Плотность каналов – 12 на площади 20х20 километров, а у нас - 12 каналов на одной палубе корабля проекта 11990, который, правда, так и не был построен. Поэтому-то и сидит в конкретной стрельбе весь корабль на одной частоте. В данном случае не надо заботиться об электромагнитной совместимости.
К тому времени корабль проекта 61 «Проворный» переделывался под проект 61Э. Аппаратура комплекса завершала стендовые испытания, перед поставкой на корабль. Спущен со стапелей головной корабль проекта 956 с громким названием «Современный», который следовало вооружить ЗРК М-22. Доложили Главкому ВМФ, что, практически меняя идеологию построения комплекса с целью полного использования возможностей ракеты, можем заморозить программу строительства новых кораблей на 4-5 лет. Выяснив, что и при прежней идеологии комплекс в 5-6 раз производительней существующей «Волны-М», Главком принял решение оставить всё как есть с последующей модернизацией.
Если бы знать тогда, что никаких модернизаций больше не будет, возможно и согласились бы с задержкой или частичным вооружением кораблей, как это было позже с ЗРК «Кинжал», но, к сожалению, сослагательное наклонение возникает, как правило, после отхода поезда.
Нижней границей поражения комплекса в ТТЗ была задана высота 25 метров. Для войсковой ПВО ещё не было таких целей как стратегические крылатые ракеты, «обтекающие» на малой высоте рельеф местности и беспилотные разведывательные летательные аппараты. Да и для ВМФ сообщения о вражеских низколетящих ПКР появились только в середине 1974 года. Как можно опустить нижнюю границу? Решение пришло сразу – необходимо блокировать сигнал радиовзрывателя, который может быть и от воды, сигналом головки самонаведения. А можно ли это?
Поставили эксперимент. На мысе Чауда, на стороне обращенной к посёлку Черноморское, вырыли глубокий эскарп. За образовавшимся валом спрятали машину с аппаратурой проверки ГСН. На конце специально построенного небольшого пирса вывесили головку самонаведения ракеты 9М38, связав её кабелями с машиной. С другой стороны бухты поставили боевую машину пехоты с расчетом, вооружённую противотанковым комплексом «Фагот». За «спиной» ГСН были размещены реперные щиты для прицеливания ПТУРСом. Генеральный штаб для данного эксперимента выделил 60 практических, т.е. без боевых частей, ракет «Фагот». Неожиданно споткнулись на мелочи: провод, с помощью которого управлялся снаряд, провисал, а, касаясь воды, замыкал цепи управления накоротко. Прежде чем делать боевые пуски, пришлось везти все «Фаготы» в Тулу, где провод менялся на водостойкий с красивым названием «моряк». Испытания подтвердили правильность выбранного варианта и уточнили параметры сигнала от ГСН.
Впоследствии, при разработке комплекса «Кортик», вспомнили об этом способе отработки аппаратуры наведения и, даже, делали боевые пуски ракетами комплекса «Кортик» по ПТУРСам. Поскольку разработчиком ПТУРСа, как и комплекса, было одно и то же КБ, то замена провода вопросов уже не вызвала.
В 1978 году начались боевые стрельбы комплексом М-22 по программе лётно-конструкторских испытаний. Первоначально в качестве мишеней использовались самолёты МиГ-17 с истекающими сроками эксплуатации. Организационно это были довольно сложные работы. Самолёт перегонялся лётчиком к подножию горы Апук - там находился грунтовый аэродром. Пилот вылезал из самолёта, на сидении закреплялся «Иван Иванович» - 100-килограмовый мешок с песком, оператор станции наведения находился на горе Дюрмень и, наблюдая собственными глазами выруливание и взлёт самолёта, управлял этим процессом. Сложность заключалась в том, что самолёт выводился на боевой курс в районе Керчи, и, естественно, оператор видеть самолёт не мог. На экранах локаторов самолёт на фоне «местников» мог различить только опытный глаз флотского специалиста, но никак не авиатора. Поэтому при стрельбах в воздух поднимали ещё шесть истребителей, из которых 2 блокировали воздушное пространство над Феодосией, 2 – над Керчью, а 2 сопровождали мишень от взлёта до вывода на боевой курс, сообщая оператору все полётные характеристики мишени: курс, скорость, высоту и т.п. После уточнения лётных данных эта пара самолётов отходила в сторону и шла на 20-км удалении параллельно полёту мишени над береговой чертой от Керчи к Феодосии. Пока стреляли телеметрическим вариантом ракет, в задачу самолётов сопровождения входило и уничтожение мишени после пролёта боевого поля. Так было до четвёртой стрельбы.
В тот раз после боевого поражения осколочным полем, горящая мишень с высоты четыре тысячи метров начала резко пикировать. Оператор, лётчики сопровождения и наземные службы, как полигона, так и войск ПВО, дислоцированные в Крыму, потеряли мишень. Конечно, поспешили доложить об успешности пуска. Как мишени удалось сбить пламя неизвестно, но она на высоте примерно 200-300 метров выровнялась и полетела по новому курсу. Ей немного не хватило высоты, чтобы перевалить через гору, и она фактически приземлилась на брюхо рядом с дорогой Феодосия – Планерное. В это время по дороге ехал рейсовый автобус. Люди, увидев аварийную посадку самолёта, выскочили из автобуса и бросились на помощь пилоту, но его не оказалось. Пока автобус доехал до Планерного, пока дозвонились в милицию, а те, в свою очередь, лётчикам, публика на полигоне и корабле успела привести себя в надлежащее состояние. Срочно выехали на гору. Милиция район оцепила, специалисты осмотрели самолёт, подивились – как он мог в таком продырявленном состоянии лететь, погрузили на трайлер и увезли. Нам же стрельбы по самолётам с тех пор были запрещены. В углу кабинета Волгина Г.Н. несколько лет стоял элерон от этого самолёта, пробитый множеством осколков. Стрелять с тех пор стали только по ракетам-мишеням: сначала РМ-15М, а позднее РМ-35, РМ-6, РМ-120 и пр.
По проекту на корабле должны были установить три пусковых установки 3С90, из которых одну делал разработчик - КБ компрессорного машиностроения Минавиапрома (г.Свердловск, начальник КБ Яскин А.И.), а две других серийный изготовитель Волгоградский завод бурового оборудования «Баррикады» Миноборонпрома.
В постановлении СМ СССР и ЦК КПСС по этому поводу было записано, что к изготовлению установок завод приступит после прекращения производства ПУ ЗИФ-101 (ЗРК «Волна-М). В это время как раз шло изготовление шести таких установок для кораблей ВМС Индии. Ссылаясь на запись в постановлении, завод наотрез отказался делать 3С90. Так все испытания и были проведены на бпк «Проворный» с одной пусковой установкой. Были бы на корабле все три, наверняка не пришлось бы потом постоянно писать справки, отвечая на вопрос: почему на установке всего одна балка, а не две, как это привыкли видеть на предыдущих комплексах. Будь три установки с суммарным темпом схода ракет каждые четыре секунды, никто бы не заметил времени перезарядки.
Комплекс создавался не только для вооружения новых кораблей, но и для замены комплекса «Волна-М». Фактически, наличие только одной балки на пусковой установке продиктовано было лишь условием: не превышать пиковой мощности, кораблей, вооружённых ЗРК «Волна-М», а это всего 75 кВт. При двух балках время перезарядки увеличилось бы до 40 секунд, а потребная пиковая мощность превысила бы 90 кВт. Кроме того, наличие лишь одной балки позволяло быстро перекидывать установку с одного направления на другое, что обеспечивало насыщение каналов ракетами. Принцип был простой: вне зависимости от количества разрешённых на пуск ракет, по каждой из целей пускалось по одной ракете, а уж после обхода всех целей запускали и все разрешённые (конечно, если цель продолжала полёт).
Всего при разработке жизнь пусковой установки оценивалась (из-за большой скорости подачи) в 500 подач. Это количество было достигнуто уже через два года испытаний. Пришлось регулярно проводить всевозможные экспертизы для продления срока эксплуатации. Как говорится – не было бы счастья, да несчастье помогло: будь на корабле все три пусковых, так и остался бы лимит подач равен пятистам.
В результате упомянутых экспертиз, ресурс пусковых установок был увеличен до двух тысяч подач.
Что касается количества подъёмов на балку ПУ самой ракеты, то после случая падения учебно-действующей ракеты с пусковой балки во время испытаний на Белом море было введено ограничение – не более 50. Выяснилось, что большего количества подач могут не выдержать шурупы с крестообразной насечкой, которые крепят бугеля ракеты (головки шурупов из-за усталостных явлений просто складывались). Правда, падение произошло после примерно двухсот подач УДР на балку, но перестраховка с боевыми ракетами была введена однозначно.

По вопросу производства 3С90 на Волгоградском заводе «Баррикады» было в общей сложности выпущено ПЯТЬ постановлений ЦК КПСС и СМ СССР, обязывающих изготавливать эти установки. Но завод так и не стал их делать до тех пор, пока не был специально построен цех № 88.
После выхода одного из постановлений, кстати сказать, была создана специальная комиссия, возглавлял которую Начальник отдела сводного планирования Госплана СССР вице-адмирал Мараховский. В комиссию входили начальники отделов Госплана СССР по оборонной (Калинушкин) и судостроительной (Царёв) промышленностям. От ВМФ –Зам. Начальника УРАВ ВМФ контр-адмирал Ященко В.Т. и я. Комиссия выявила много недостатков в организации исполнения заказов. Руководству завода (Мохову) было предложено разработать конкретный план по перестройке ряда отраслевых заказов, в том числе и по 3С90. Пишу столь подробно, потому что при последующем рассмотрении представленного плана у Министра оборонной промышленности Финогенова П.В. он был раздраконен в пух и прах. Совершенно неожиданно министр предоставил слово старшему военпреду на заводе от ВМФ капитану 1 ранга Редковцу Ивану Фёдоровичу (первый выпуск ракетчиков ещё в училище инженеров оружия в 1957 году). Надо сказать, что Ваня был донельзя косноязычен. И вот он, со всем своим аканьем и еканьем, заминками в речи и довольно путано, но изложил великолепный план перемещения из цеха в цех станков и производств, не ожидая постройки специального помещения, и позволяющем на имеемых заводских площадях делать установки. Министр его предложения не только одобрил, но и попросил Ивана еженедельно докладывать лично ему ход исполнения. Но Ваня так и остался Ваней. Стесняясь общения с Министром, он ничего тому не докладывал, за что по телефону регулярно воспитывался контр-адмиралом Ященко В.Т., а доклады Финогенову шли через УРАВ ВМФ.
Надо сказать, что завод очень ограничен в производственных площадях. Более плотной застройки цеховыми помещениями мне не только видеть, но и слышать не приходилось. Коэффициент застройки заводской площади равен 0,86. Поэтому постройка дополнительного цеха была очень сложной. Сам завод в изготовлении наших установок тоже не был заинтересован. Стоимость нашей установки всего один миллион рублей. Годовая потребность в установках всего 6-7 штук, т.е. 6-7 миллионов рублей. Не говоря о буровых установках, только один атомный реактор для подводных лодок, которые тоже делал этот завод, давал до 300 млн. руб. Завод их строил на потоке – по 4-5 в год. Кроме того, завод делал поковки для осей всех крупных гидротурбин, был единственным в стране поставщиком баллонов сверхвысокого давления, т.е. мы со своими установками никак им финансовую погоду не делали.
Не исключаю, что мне пришлось сыграть роль пускового механизма в строительстве специального цеха. Устав слушать бесконечные нарекания руководства и промышленности (Волгин в выражениях не стеснялся) о неспособности организовать поставки, я написал письмо в ЦК КПСС. Перед отправкой письма с его содержанием были ознакомлены Начальник УРАВ ВМФ вице-адмирал Новосёлов Ф.И. и Зам. Главкома по КиВ адмирал Котов П.Г. Само письмо представляло записку на ¾ печатного листа с приложением. Приложение было на трёх листах с перечислением всех обращений, решений ВПК, Постановлений ЦК и Правительства, с выдержками из текста, указаниями и резолюциями. После отправки письма через два дня я улетел по делам в Крым. На аэродроме Симферополя меня встречал Зам. Начальника центра контр-адмирал Полозов Г.А. «Володя, я не знаю, что случилось, но тебя срочно вызывает Котов. Билет на самолёт уже у меня, вылет через час». Коротко в буфете аэропорта обсудили с Георгием Андреевичем дела на полигоне (в стадии испытаний тогда находилось СЕМЬ комплексов) и я полетел обратно. В конце рабочего дня, ничего не понимая, я уже входил в громадный кабинет Зам. Главкома. «Что, Вы там писали в ЦК? Несите сюда». Принёс. Павел Григорьевич, быстро просмотрев текст, сказал: «Ну, всё правильно!» В это время зазвонил телефон «кремлёвки». Котов был глуховат, поэтому телефон был настроен на довольно большую громкость. Стоя рядом со столом, я прекрасно слышал адмиральского абонента. Не представляясь, голос спросил: «Что у Вас происходит, какой-то начальник отдела пишет в ЦК из-за какой-то установки?» Перебивая его, Котов стал резко говорить – «не какой-то, а уважаемый, а потом куда он должен писать? Партии эсеров и кадетов у нас нет. Всё правильно написано и я готов подписаться под этим письмом вместе с ним». Прервав разговор, подвинул ко мне принесённое дело, «идите». Закрывая за собой дверь в кабинет, я слышал очень резкие слова продолжающегося разговора.
Вспоминая о времени строительства специализированного цеха, упомяну только впечатление от скорости подачи ракеты. Когда смотришь на палубе корабля, появление ракеты из люка на балку – никаких эмоций не вызывает. В цехе, где установка стоит «во весь рост» и виден весь путь движения, скорость подачи и разворота установки весьма впечатляет. На сдачу головной пусковой установки 3С90 приехал первый секретарь Волгоградского обкома КПСС Калиниченко Л.С. Конечно, ему показали установку в действии (за исключением пуска). Он несколько раз просил повторить процесс опускания и подъёма ракеты, особенно опускания, считая, что в погреб её просто роняют. Никак он не мог поверить в такие скорости – действительно очень зрелище впечатляющее.
Но, как говориться, не долго музыка играла – премьер-министр Советского Союза Косыгин А.Н. через год забрал и этот цех под производство морских буровых платформ – стране нужна была нефть, но завод уже отказаться от изготовления наших установок не мог и продолжал их выпуск.
При разработке самой ракеты между заказчиками - ГРАУ и УРАВ ВМФ – возникли 7 существенных разногласий. Одно из них осталось до конца – разная документация. Нечего знать армейцам, что делается у нас, а нам – у них. Остальные разрешались по ходу дела. Одни довольно быстро, например, с цветом окраски ракеты (ГРАУ МО нужен был зелёный - цвет маскировки). Я посчитал, что цвет ракеты значения не имеет, лишь бы она сбивала цели, но вот контр-адмирал Ященко В.Т., узнав о принятом решении, сказал: «да, ты что, Главком разденет тебя до гола, увидев вылезшую из погреба зелёную ракету – немедленно поезжай обратно и сними свою подпись, ракеты должны быть шарового цвета». Поскольку этот вопрос обсуждался на совещании, я возразил: шаровая краска требует предварительного нанесения шпатлёвки, а это лишние килограммы и как результат потеря 40 м/сек скорости. Но никакие возражения он не принимал. Пришлось поступить просто – промолчать, а потом и забыть.
Много позже, когда решались более сложные вопросы, ГРАУ после испытаний ЗРС «Куб» в условиях тропиков, увидев солидный перегрев корпуса ракеты, перешли на её молочно белую окраску. Некоторое время ракеты шли в разной комплектации: белый кок, зелёный двигатель, серебристая боевая часть – и ничего – никто в обморок не падал.
Очень серьёзные работы пришлось вести по выполнению нашего требования о невозможности запуска двигателя под палубой корабля. У нас уже был печальный опыт бпк «Отважный» и его повторения мы не хотели. Суть разногласий проста: в армии однопроводная система электропроводки, у нас двухпроводная. Мы не можем заземлить через ракету весь корабль. В принципе ГРАУ соглашалось, т.к. у них были случаи в Анголе, Вьетнаме и других тропических странах, когда ракеты стартовали сами во время тамошних гроз, но просто они не хотели нарушать традиции разработки, а, кроме того, протяжка второго провода уменьшала вес боевого заряда. В конце концов, они с нами согласились. Даже выполнив двухпроводную электрику борта всё равно не снималась задача исключения подачи боевого сигнала на пиропатрон, тем более, что ракета в погребе постоянно находится под током (подогрев клистрона, что обеспечивает 6-ти секундную готовность к пуску). Совершенно неожиданно нас поддержало управление перевозок в том же ГРАУ. Их постоянно беспокоила безопасность ракеты во время транспортировки по железной дороге. Решение нашлось, на мой взгляд, идеальное – врезать в огнепровод от пиропатрона до порохового заряда «самоварный кран», открываемый автоматически при подаче ракеты на пусковую балку и закрываемый при её опускании в погреб. Доработка пусковой установки минимальная – «клюв» на конце пусковой балки, который может иметь два положения: «по-боевому» и «по-походному». При погрузке ракет - установка «по-походному», загрузили боекомплект, поставили «по-боевому». Больше забот нет. На корпусе ракеты сделали поводок этого самоварного крана – «ласточкин хвост». Хвост при подаче ракеты на балку цепляется за клюв и, поворачиваясь, открывает огнепровод, опускаясь в погреб, опять таки с зацепом его закрывает. Запустить ракету в погребе может только боевое повреждение корпуса двигателя или, конечно, злой умысел. А в Сухопутных войсках пришлось вводить ручные операции при подготовке ракет к пуску, но они с этим согласились, поскольку несанкционированные старты были полностью исключены.
Выполняя двухпроводную систему электроснабжения ракеты, КБ «Новатор» - разработчик ракеты, работавший до того только в интересах армии, не мог знать, что длина проводов и их месторасположение тоже могут быть критичны к токам наводки. Испытания на эти токи подтвердили наши опасения. Как результат – разъём ракеты пришлось закрыть специальной пенальной крышкой, которая открывается вручную специальным приспособлением только уже на пусковой балке при погрузке ракеты. Почему пришлось делать такое усложнение?
В ходе испытаний на токи наводки выяснилось, что сама по себе ракета с открытым разъёмом безопасна. Но, если кто-либо из погрузочной команды дотронется рукой до разъёма, а в этот момент на самом корабле или поблизости работают радиостанции определённого диапазона, то человек со своей электрической ёмкостью тела может создать достаточный для срабатывания пиропатронов потенциал. Такое совпадение маловероятно, но чтобы наверняка исключить его печальные последствия и придумали пенальную крышку.
К сожалению, при приёме и сдаче боезапаса представители корабля и береговых служб плохо руководствуются инструкциями. Я не раз был свидетелем, когда с помощью плоскогубцев или ножа эти бойцы открывали крышку и пальцами проверяли целостность штырей разъёма. После дополнительных инструктажей и разъяснений они начинали бояться открывать разъём, но как только появлялся в расчёте новый человек, так снова появлялись не предусмотренные инструкцией операции с крышкой. По сей день бог миловал, что будет дальше – увидим. Будут соблюдать инструкции – всё будет хорошо.
Самые сложные разногласия были у нас с ГРАУ по вопросу количества и веса осколков боевой части ракеты. Для нас основными целями сначала были только самолёты, а потом и крылатые ракеты. Для их поражения достаточно лёгкого осколка, но желательна большая плотность, что с такими весами осколков хорошо сочетается. Для армии, особенно войсковых соединений, в числе поражаемых целей появляются и бронированные штурмовики типа А-10. Чтобы пробить броню надо иметь так называемые тяжёлые осколки, например весом 7,8 грамма, а это заменяет три обычных. Резко падает плотность потока. Долгое время к единому мнению мы придти не могли и, практически, уже все согласились, что будет две модификации ракет - армейская и флотская. Но к чести Военно-Морского Флота оказалось, что наш 28 институт вооружения ВМФ не даром ест свой хлеб. Они на своём полигоне (остров Канивец - Ладожское озеро) провели ряд испытаний по отработке формы осколка и влиянию этой формы на пробивную способность. Было показано, что если кубическую форму поменять на «двутавр», то пробивная способность увеличивается втрое. Позже подобные эксперименты провели и на полигоне Минмаша в Красногорске. Результат – ракеты обрели единую боевую часть, и вопрос о заказе двух типов ракет с боевыми частями 9Н130 и 9Н314 отпал сам собой.
В последнем разногласии, которое было при разработке – схеме прохождения ракет, мы полностью поддержали армейцев, исключив из заказа для технических позиций КИПС. Сомнений по этому вопросу было достаточно много, ведь никогда до того нам не приходилось эксплуатировать зенитные ракеты с ГСН, а крылатые ракеты такие станции имели, но ведь за компанию и не то делают. Когда армия стала настаивать на исключении проверок, мы особо возражать не стали, но оговорили необходимость создания проверочной аппаратуры на самоходном шасси для «контрольных» проверок силами изготовителя.
Писать обо всём этом просто, но, вспоминая все стадии и этапы переговоров и решений, которые в общей сложности заняли более двух лет, становятся понятным, что единую ракету создать можно, было бы обоюдное стремление и конструктивный подход.
К сожалению, при создании 5В55Р такого понимания между заказчиками не было. Об этом я писал в очерке об С-300.
Сроки создания комплекса поджимала сдача головного корабля проекта 956. По замыслу мы должны были принять ЗРК на вооружение до 1980 года, в котором уже сдавался флоту эсминец «Современный». Конечно, мы не успели - комплекс никак не хотел сбивать низковысотные цели и, кроме того, выявилась одна особенность: стрельба по залпу крылатых ракет, идущих с одного направления резко снижала вероятность поражения. Практически не выполнялся основной параметр ТТЗ. ГСН ракеты, открываясь на верхней точке траектории, начинала наводить ракету на энергетический центр целей и только по мере приближения к нему переходила на сопровождение ближайшей цели. А успевала она выполнить маневр или нет – от этого и зависела вероятность. Вот где бы пригодилась частотная модуляция! Но поскольку уже была принята концепция дальнейших модернизаций, решили оставить всё как есть.
При сдаче эсминца проявился эффект «буриданова осла», выявить который на бпк «Проворный» не представлялось возможным из-за наличия только одной пусковой установки. Суть эффекта проста: две установки с ракетами не знают, какой из них надо начать стрельбу и просто ждут дополнительных команд – мишень тем временем пролетает. Достаточно дать запрет одной из них и стрельба начинается со второй, а как только с неё сходит ракета, то та, на которую был первично наложен запрет, тоже начинает стрелять. Т.е. комплекс не умеет стрелять залпом, а, впрочем, ему это и не надо. Тем не менее, при сдаче корабля первую стрельбу по группе из трёх мишеней с блеском завалили.
Весь объём испытаний только в условиях Чёрного моря выполнить было нельзя, в частности, стрельбы по высотной мишени и помехоносцу. В то время даже наличие таких помех на наших самолётах была строжайшая тайна. Пришлось перегонять бпк «Проворный» на Северный флот. По пути туда командир корабля помог северянам обнаружить авианосец «Эйзенхауэр», который они потеряли, поэтому по прибытии на СФ, корабль ни в чём не имел отказа, ни в снабжении, ни в обеспечении.
Первая стрельба по высотной мишени не удалась, т.к. мишень в зону обстрела не вошла. Не стоило бы и упоминать об этом, но не могу. Никогда до того, ни после мне не приходилось видеть на севере такой погоды: идеально гладкое море, видимость до горизонта и ни одного облачка. Мишень визуально увидели сразу после отцепки от ТУ-16 на дистанции более 150 км. На ней ярко вспыхнул трассёр. Все молча наблюдали как мишень, описывая широкую дугу, удалилась в сторону Кольского полуострова. Не смог её перехватить и шедший на подстраховке бпк «Маршал Тимошенко». Второй выход на такую же стрельбу ничем не напоминал первый – отвратительная погода, идущая между нами и сопровождением норвежская «Мариатта» (на все предупреждения о намечаемой боевой стрельбе реакции никакой), настроение паршивое, т.к. больше готовых к старту высотных мишеней не было. По программе, стрельб должно было быть две: первая - двумя телеметрическими ракетами и вторая - двумя боевыми. Поскольку осталась только одна мишень, приняли решение: стрельбу выполнить тремя ракетами – двумя телеметрическими и одной боевой. Как потом выяснилось, решение было правильным. Обе телеметрических ракеты самоликвидировались, а боевая сбила мишень. Горящая мишень вывалилась из низкой облачности километрах в десяти по курсу корабля. Первыми с успешной стрельбой нас поздравили на чистом русском языке норвежцы.
Для выполнения стрельб по помехоносцу кораблю следовало перебазироваться из Североморска в Северодвинск. Организация опытов и стрельб в Белом море была весьма сложной. Опыты проводили на технологической ракете, которую подавали на пусковую балку. Вертолёт, специально прилетевший из Белорусского округа ПВО, базировавшийся в Подужемье (Карельский берег) и самолёт ретранслятор команд, вылетавший из Архангельска, и сам корабль должны были быть связаны единым информационным полем. Но самым сложным фактором оказалась погода. Практически мы почти три месяца ждали того, чтобы во всех трёх точках погода позволила летать. Ведь была уже глубокая осень. В ходе опытов был выведен из строя вертолёт. Когда на его сопровождение была подана полная мощность двух радиопрожекторов, сгорел приёмник разведаппаратуры, а возникшее при этом короткое замыкание привело к пожару на самом вертолёте. Он с трудом сумел долететь до аэродрома. Нас такой результат устроил, и опыты были прекращены. В ПРС была введена рекомендация о количестве радиопрожекторов при подсвете цели в условиях помех. До стрельб в условиях помех дело не дошло, т.к. при взлёте с аэродрома самолёт со станцией помех упал. Другого такого не было.
Во всё время испытаний на Севере режим выходов корабля был странным для обеспечивающих служб. Выходили мы в море вечером в воскресенье и утром в субботу возвращались к пирсу. Снабженцы ворчали, но режим благоприятствования черноморскому кораблю командованием СФ соблюдался неукоснительно. Пока мы среди недели ходили в море, ожидая погоды, ударили морозы. Когда последний раз мы возвращались в Северодвинск, уже милях в шестидесяти врезались в ледяное поле. Корабль трясло как в лихорадке – он с трудом пробивался вперёд. Навстречу нам из Северодвинска на довольно приличной скорости шла подводная лодка в надводном положении. Мы с завистью смотрели, как льдины вылезали у неё на палубу и, раскалываясь, сползали с бортов. После расхождения мы конечно же сразу влезли в проложенный лодкой канал так и дошли до Северодвинска. Непосредственно к причалу нас не пустили, а пересадили на портовый ледокол. Бпк «Проворный» немедленно пошёл к выходу из Белого моря. Гирло этого моря уже вот-вот должны были перекрыть льды. У меня хранится фотография командира корабля Потворова Виктора Леонидовича на фоне ярко надраенного льдами носа корабля по возвращении его в Североморск с надписью «черноморцы никогда не сдаются». Кстати, этого командира на СФ прозвали «туманный капитан» - он даже в условиях полного отсутствия видимости ухитрялся без лоцмана выходить на входные буи Северодвинского морского канала. Очень жаль, что после окончания Военно-Морской академии и защиты кандидатской диссертации (конечно на тему боевого использования ЗРК «Ураган»), он умер от рака в возрасте 42 лет.
Когда принимали комплекс на вооружение, возник вопрос – как его назвать? В то время было принято при приёме на вооружение полностью менять все «девичьи» имена и названия. В Генштабе предложили «Волжанка», на что, похмыкав, Волгин Г.Н. сказал: «пожалуй, это будет не скромно». Поскольку до того в ВМФ ЗРК называли терминами плохой погоды, предложил «Ураган». Услышав, что уже такой комплекс есть, заявил: «ну не «Штилем» же его называть?» На том после небольших споров согласились на «Ураган». Тем не менее, много лет спустя почему-то название «Штиль» закрепилось на экспортном варианте комплекса.
Одну небольшую доработку пришлось делать на ходу уже после принятия комплекса на вооружение. ЗРК был представлен в Комитет по Ленинским и Государственным премиям на Государственную премию СССР. Доклад о комплексе на комиссии делал Волгин. Заместителем министра обороны по вооружению Маршалом войск связи Шабановым В.М. был задан вопрос: «может ли комплекс сбивать ракеты, летящие на высотах менее 25 метров?» Последовал ответ, что сейчас над этим работают. «Вот когда сможет – тогда и вернёмся к обсуждению».
Государственные премии присуждали тогда только накануне ноябрьских праздников, а стрельбы доработанными ракетами были проведены в декабре1984 – январе 1985 года. Возвращаясь с моря, Волгин спросил: «может быть стоит дать шифровку в адрес Шабанова о выполнении его поручения?» Я ответил: «конечно». Премия, в отступление от принятых сроков, была присуждена 21 февраля 1985 года.
В постановлении о принятии комплекса на вооружение были оговорены сроки и исполнители трёх последующих модернизаций ЗРК. Выполнена была только одна - по внедрению в комплекс ракет 9М38М1. К великому сожалению главного конструктора комплекса Волгина Г.Н. перевели из ВНИИ «Альтаир» и назначили Главным конструктором в КБ «Аметист», а четыре его заместителя стали руководить модернизациями, но не все вместе, а каждый своей. В результате эффект крыловских лебедя, рака и щуки. А потом начался полный развал. Посмотрев в 2006 году по телевидению сюжет об армейской ЗРС «Бук-М2М», мне стало грустно – на сколько же мы отстали. А, впрочем, и корабли не строятся.