Создать новый танк и в тепличных условиях крайне сложно. Вам же удалось разработать новый основной боевой танк «Оплот» в условиях, приближенных к критическим. Как это всё начиналось? Как появилась основа для этого, несомненно, знаменательного в жизни страны события?
Предыстория начиналась с решения насущных проблем, необходимых для налаживания нормальной жизнедеятельности конструкторского бюро в новых исторических условиях. Конечно, нельзя обойти уже рассказанный мною эпизод – о намерении военных и разработчиков еще Советского Союза создать перспективный танк для ВС СССР, который бы оказался значительно лучше существующих на то время по тактико-техническим характеристикам. Среди прочего, ликвидировать отдельные моменты отставания от танков западных стран.

То есть определенное отставание все-таки признавалось?
Да, скрывать тут нечего – по отдельным моментам признавалось. А именно, мы соглашались с отставанием по огню, то есть по комплексу управления огнем и по танковым боеприпасам. Ну, и невозможно было мириться с производством сразу трех приблизительно равных по характеристикам танков. Ведь в США производился один танк, Великобритания и Германия – то же самое, имели по одному танку. Упоминание этого нюанса важно в том контексте, что с самого начала моей работы здесь, в Харькове, моей главной задачей было создание перспективного танка. Можно даже сказать: психологическая установка была на выполнение этой задачи. Это, как будто в голове встроена магнитная стрелка компаса – при любых обстоятельствах показывает на север. Тем более, мы создали перспективный проект, выиграли тендер. И только распад Советского Союза не позволил реализовывать эту задачу. Украина бы самостоятельно ее выполнение попросту не потянула. Да и не нужен был Украине в то время такой новый танк.

А как потом развивались события? Когда появилось ощущение, что можно вернуться к созданию нового танка?
Объективно, это был длинный путь. Нечего было и думать о создании нового танка без решения проблемы комплектующих. Благодаря тому, что мы вовремя стали ею заниматься, удалось заключить и выполнить пакистанский контракт. И к тому времени мы хорошенько поднаторели в модернизации существующих образцов. Мы апробировали установку на наши танки различных узлов западного производства, освоили натовский стандарт. Показали, к примеру, нашу версию натовского танка под названием «Ятаган». Все эти шаги – время подтверждает мои слова, – были предприняты не зря. Мы получили колоссальный опыт, мы двигались вперед как команда разработчиков техники.

И все-таки, наверное, был момент, когда сердце генерального конструктора екнуло: пора создавать новое детище?
Решение формировалось постепенно, это вовсе не похоже на озарение или на любовь с первого взгляда. Но определенный момент я, тем не менее, могу припомнить. Это было на тендерных испытаниях в Греции, где принимали участие французский «Леклерк», немецкий «Леопард», российский «Т-90», – всего шесть машин боролись за контракт. И главное, что мы проходили испытание по единой программе, по единым тендерным условиям по стандартам НАТО. Среди прочего, был марш от города Салоники до столицы. До Афин мы должны были двигаться по асфальтированной широкой автостраде и должны были показать способность проходить 2000 километров по дорогам с твердым покрытием и 1000 километров по бездорожью. Как я уже подчеркнул, в одинаковых условиях. Из тех испытаний мы извлекли очень хороший урок. Мы хорошо почувствовали, где именно мы на высоте, а где мы отстаём. И все недостатки мы не по литературным источникам вычислили, а непосредственно увидели.

То есть, четко обозначили свое место в системе координат мирового танкостроения...
Да, с того момента мы уже очень хорошо представляли над чем нам надо работать. Чтобы создать танк не хуже, а лучше этих мировых образцов, с которыми нам довелось встретиться на едином полигоне. Еще один фактор, о котором следует упомянуть, связан с извечной проблемой всех украинских оборонных КБ – отсутствием средств и постоянного финансирования новых опытных конструкторских разработок. Но всё же что-то удавалось, и что-то мы решали и с Министерством обороны Украины о выделении каких-то, пусть и далеко не полных средств. Мы обозначали организующими документами все те темы и направления, которые позже можно было интегрировать в единый фронт работ по созданию новой машины.

То есть это было вовсе не аматорская инициатива, а идея с подведенным под нее нормативно-правовым фундаментом?
В том-то и дело. Какое-то время, конечно, ушло на убеждения и доказательства, что можем побороться с лучшими мировыми школами. Но в итоге это был чётко организованный план конструкторской работы по созданию нового танка. А средства мы находили из двух источников. Первый источник – от внешнеэкономической деятельности, и тут нам очень много помог контракт с Пакистаном. ХКБМ получило средства за отработку документации, за часть образцов непосредственно поставленных нашим КБ. И эти средства частично направлялись на разработку нового танка, что вполне естественно. А второй источник – Министерство обороны, Госбюджет на национальную оборону. Хоть там предусматривались очень жиденькие ассигнования, мы радовались уже наличию темы, утверждению планов.

Помогло то, что министр был, так сказать, профильный? Танкист.
Скажу откровенно, нам очень помогло, что Александр Иванович Кузьмук, когда был военным министром, старался даже в самые скудные годы нас включать в гособоронзаказ. Он нашу проблему великолепно понимал, так как сам танкист, в свое время Харьковское танковое училище заканчивал. Тут у нас одинаковые взгляды на вещи: пока существует государство, существуют границы, нужны сухопутные войска, и в сухопутных войсках главной ударной и защитной силой всё же остается бронированная техника. Танки, бронетранспортёры, вся иная военная техника, созданная на их базе. Поэтому нельзя с повышенным вниманием относиться к ракетам или к боевой авиации, если эти усилия происходят за счет ущемления наземных сил. Да и мировой опыт об этом свидетельствует: еще ни одно государство не отказалось от сухопутных войск и, стало быть, бронированной техники.

Вы говорите, что фактически сами формировали ОКР – опытно-конструкторские работы. А как находили смежников, как формировали всю кооперацию по производству нового изделия? Как поступали в тех случаях, когда попросту не было ряда направлений, как, например, по защите танков?
Когда подошёл 1992 год, и Советского Союза не стало, необходимо было очень быстро шевелиться – удар был по всей оборонной промышленности. В те времена броню, вооружение, боеприпасы, электронику, гидравлику для танков создавали предприятия, находящиеся в Российской Федерации. И частично в других бывших республиках СССР. Скажем, прицельные комплексы – в России и Беларуси, часть комплектующих – в Казахстане. И я как-то сразу понял, чем это нам грозит. Просто потому, что отлично знал советскую кооперацию, непосредственно людей, чувствовал изменения во взаимоотношениях...

Поменялись тональность, сама риторика?
Да, и это привело к пониманию того, что мы с Россией оказались конкурентами в области танкостроения. А если так, то надо не ждать, когда кто-то сверху подскажет, а надо действовать. Поэтому мы, начиная с 1993 года, открыли тему «Керн», предписывающую отработать конструкцию танка и провести испытания, а затем организовать производство по всем комплектующим. Важно было то, что эта тема была прописана в планах Министерства обороны Украины. На самом деле, это был колоссальный труд команды инженеров и конструкторов. И такой же кропотливый, не менее трудный на фоне суеты и всеобщего смятения, поиск добросовестных и способных исполнителей в лице предприятий оборонного комплекса Украины. А это ведь 60 процентов комплектующих танка, которые разрабатывались и производились в России. И хотя вся документация находилась у нас в микрофильмированном виде, и у нас как у головного предприятия, была свобода выбора, нам порой было крайне сложно найти исполнителя для разработки и производства сложных улов и агрегатов.