Первый залп неприятеля лег у запасных погребов, т.е. в 1 1/2 версты от батареи, разбив ж.д. путь у стрелки, сделав яму 4х2х1 саж. Разрывы очень хорошие. Столбы дыма саж. 25 высотой. Залп ложился очень кучно, т.е. они иногда сливались.
Падения от запасных погребов стали приближаться к казарме. Ближайшее падение неприятельского снаряда у батареи было в 30 саж. у орудия. Осколки ударились по каркасу для бетонного массива и выбили часть досок. Залпы неприятеля следовали один за другим секунд через 30-40. После перерыва стрельба неприятеля стала более интенсивной. Залп лег у сухопутной авиации, после следующего из столбов дыма вылетели 3 наших Ньюпора и улетели на NO. Дальше залпы приближались к маяку и один накрыл его. Ближайший недолет лег в 15 саж., обдав маяк осколками. Ударом воздуха нас отбросило с наблюдательного поста, т.е. на минуту мы инстинктивно спрятались за тамбур. Дальше залпы ложились перелетно.
....
Обнаружившееся во время стрельбы столь большое и беспорядочное раскидывание, делавшее совершенно невозможным управление огнем, происходило, как это выяснилось впоследствии, т.к. наводчики невнимательно совмещали стрелки прибора Центральной Наводки, будучи напуганы неприятельской стрельбой. Поправка на отстояние пушек, видимо не вводилась.

Третий день операции (14 октября). Бой на Кассарском плесе. Бомбардировка Цереля.
...
На другой день к Церелю подходило всего два дредноута. Неприятель открыл огонь после второго нашего залпа. Первые его залпы были по четыре, затем по три падения. Минут десять стрелял только головной, потом к нему присоединился второй, а когда вышел головной из строя, то открыл огонь и концевой, открывшийся в рассеявшемся тумане на NW от батареи, кабельтовых в 120, причем огонь после этого велся одновременно и из 6" орудий.
Первый залп неприятеля лег у запасных погребов, в полутора верстах от батареи, разбив железнодорожный путь у стрелки и сделав яму 4x2x1 саж. Разрывы были очень сильные; столбы дыма саженей 25 высотой; залпы ложились очень кучно, так что иногда они сливались.
Падения снарядов стали приближаться от запасных погребов к казарме; затем они ложились ближе к морской и сухопутной авиации. Снаряды начали рыть аэродром и рвать палатки. Несмотря на сильный огонь противника, на град камней и осколков, команда аэродрома с полным спокойствием вывела аппараты и дала возможность летчикам вылететь; вылетело на NO три аппарата.
На батарее № 43 ни одного попадания не было. Все залпы неприятеля ложились далеко от батареи, около версты, и только один залп лег недалеко от нее, причем ближайший снаряд разорвался в 30 саженях от первого орудия; осколки ударились в каркас для бетонного массива и выбили часть досок. Залпы неприятеля следовали один за другим, секунд через 30—40, тогда как наши приходилось давать через 2 минуты. При этом во время нашей стрельбы наблюдалось чрезвычайно большое и беспорядочное раскидывание снарядов, делавшее совершенно невозможным управление огнем. Происходило это, как впоследствии выяснилось, оттого, что наводчики невнимательно совмещали стрелки прибора центральной наводки, будучи напуганы неприятельской стрельбой; некоторые поправки, как, например, на отстояние пушек, видимо, совсем не вводились.
Неприятельские суда маневрировали каждый самостоятельно, идя большим ходом, зигзагообразно удаляющимися курсами. Каждый дредноут сопровождался по сторонам двумя большими миноносцами.
Неприятель прекратил стрельбу раньше нас. Видя, что на батарее из четырех орудий стреляет только одно, а неприятель, удаляясь, скрывается во мгле, лейтенант Бартенев также прекратил огонь. От пробития тревоги до отбоя прошло около полутора часов, стрельба велась около часу. Последняя установка прицела у нас была 126 кабельтовых; четвертое орудие, стрелявшее до конца, сделало 26 выстрелов. Неприятелем было выпущено по Церелю около 120 снарядов.
Еще при первых же падениях неприятельских снарядов, вблизи батареи № 43, прислуга орудий начала покидать свои посты, прятаться в центральный пост и за погреба и разбегаться в блиндажи и дальше в лес.

Первой бежала прислуга от второго орудия; командовавший им прапорщик Родионов не показал команде должного примера и бежал сам-в центральный пост. Затем, после близкого падения неприятельского снаряда, стала разбегаться и прислуга первого орудия; из-за ухода прислуги подачи последняя прекратилась; командовавший орудием, мичман Поликарпов, отпустил комендоров и верхнюю прислугу и сделал сам последний выстрел. У третьего орудия команда то бежала, то возвращалась; когда зарядник у этого орудия не дошел до места, то команда бежала окончательно. У четвертого орудия (командовал артиллерийский унтер-офицер — фамилии, к сожалению, узнать не удалось) убежала лишь часть прислуги подачи, и пушка стреляла до конца. От этого орудия даже стреляли по бегущим из винтовок2.
Настроение команды во время боя живо рисует рапорт мичмана Гончаревского, командовавшего третьим орудием.
«До начала неприятельского огня, — пишет он, — команда исполняла свои обязанности хорошо. Когда первые залпы неприятеля легли в районе расположения второй линии погребов, команда стала проявлять беспокойство и отвлекаться от дела наблюдением за падением неприятельских снарядов и высказыванием неудовольствия, почему неприятельские суда подпущены на дистанцию, с которой они могут вести бой с батареей. По мере приближения неприятельских падений к батарее, возрастало беспокойство команды и понижалась аккуратность и интенсивность ее работы; после падения неприятельского снаряда вблизи первой башни на моей башне раздались панические крики: «вторая башня подбита». Команда, оттолкнув меня от прохода на трап, бежала с установки и бросилась мимо третьего погреба и четвертой башни в поле, по направлению к лесу. Оставшись на башне один и видя, что первая и вторая башни тоже оставлены командой, я спустился с установки и побежал за удалявшейся командой, с целью остановить ее и возвратить на место.
В моей задаче помощь мне оказал хозяин подачи Орехов, проявивший во все время боя и после него храбрость и благоразумие. Но ни мои приказания и просьбы, ни уговоры, ни брань Орехова действия никакого на команду не оказали, и только после открытия ружейного огня с четвертой башни, команда которой не оставила своих постов, и угроз, что всех бегущих перестреляют, команда стала возвращаться, причем бежали пригнувшись к земле, очевидно, повинуясь только страху перед ружейной стрельбой. На время приостановленная стрельба возобновилась, но работа команды уже была совершенно неудовлетворительной: подача замедлялась, точность наводки исчезла, часть команды успела убежать в лес и не возвратилась. После нескольких неприятельских залпов, быстро один за другим последовавших и упавших вблизи батареи, команду опять охватила паника, и она бросилась убегать по прежнему направлению; часть ее засела за бетонное прикрытие. На башне со мной осталось только три человека. Не надеясь возвратить команду, бежавшую в лес, я приказывал и уговаривал спрятавшихся за бетон стать по местам, но они продолжали скрываться там, так как на этот раз уже не боялись ружейной стрельбы четвертой башни, будучи закрыты от нее установкой орудия. Ко мне на башню возвратилось только два человека, и с этими людьми я пытался произвести по ближайшему ревуну выстрел, но так как зарядник, вследствие повреждения верхнего коммутатора, не спускался, этого не удалось сделать. Во время перевода лебедки зарядника с электрического действия на ручное последовали сигналы «дробь» и «отбой». За все время стрельбы, за исключением верхнего коммутатора зарядника, повреждение которого было совсем незначительно и легко поправимо, механизмы башни действовали исправно, никто из команды не ранен, и я не видел падающих осколков снарядов.
После стрельбы лейтенант Бартенев отдал приказание закрыть орудия, разгрузить зарядники и убрать лишние снаряды и полузаряды, что и было исполнено командой. Проходя после окончания этой работы через командное помещение, я узнал, что команда готовится к собранию. Видя, что настроение команды не обещает ничего хорошего на случай возобновления боя, я по телефону просил лейтенанта Бартенева прийти на собрание. Лейтенант Бартенев ответил мне, что придет вместе с председателем батарейного комитета и делегатами других батарей. Услыхав среди команды заявления, что положение батареи безнадежно, что она в случае открытия огня будет уничтожена неприятельским флотом, что никто не хочет оказать ей поддержку и поэтому сражаться не надо, а надо уходить и требовать эвакуацию с Эзеля, что офицеры обманывают команду, убеждая ее в необходимости защищать позиции, я обратился к команде, говоря, что офицеры и не думают обманывать команду, что они разделяют с ней лишения и опасности, что я не считаю возможным скрывать от нее тяжелое положение русских войск на острове, но что долг и присяга требуют от всех нас защищать порученную нам позицию до последних средств, до последнего снаряда. На это я получил такие ответы и увидел такое отношение к моим словам, что счел нужным доложить лейтенанту Бартеневу о невозможности ожидать от команды исполнения своего долга, так как масса ее настроена панически и, не слушая никаких убеждений, заботится только о своем спасении; что в случае тревоги она во время боя разбежится; в случае открытия неприятелем огня после того, как команда будет уже у орудий, повторится позор, только что пережитый; что батарея как таковая, не имея команды, перестала существовать и надо заботиться о средствах к ее уничтожению. Лейтенант Бартенев, основываясь на доблестном поведении некоторых чинов команды, выражал надежду на подъем духа у команды»3.
«Для меня, — пишет лейтенант Бартенев в своей записке о событиях на Цереле, — бегство команды явилось неожиданностью, так как стрельба неприятеля была скверна, наша же команда была обстрелена предыдущим частым бомбометанием. Председатель комитета батареи 43, минер Савкин, бывший на маяке у меня телефонистом, был в ярости от поведения команды и требовал всех беглецов расстрелять, — прочие же были подавлены и возмущены этим».

....
Четвертый день операции(15 октября). Оставление Цереля
....
Вторичный обстрел Церельских батарей
Около 14 ч. 30 м. от норд-веста к Церелю подошли два «Кайзера» в сопровождении 10 миноносцев и с 80 кабельтовых открыли огонь по батарее № 43. Первый залп разорвался саженях в 50 от батареи. Бомбардировка продолжалась с большой интенсивностью около получаса; залпы следовали секунд через 15—20 один от другого. Большинство снарядов, как и накануне, ложилось в районе батареи № 40.