Это в разведке, а в обороне еще смешнее. Окопы сербы рыли на обратной стороне холма, чтобы мусульманам не было видно. А те со своей стороны также окапывались. Вот и сидели на разных склонах неделями. Ничего, что противника не видно, зато не убьют.

Или идет бой. Пробегаю мимо минометчиков. Сидят, пьют ракию.

– Что не стреляете, мужики?

– Мин нет.

– Хрен с вами!

Бегу назад. Опять сидят, пьют.

– Что не стреляете?!

– Мин нет.

– Так вон же мусульмане, под носом бегают. Стреляйте из автоматов.

– Нет, мы минометчики.

– Твою маму, тогда поезжай за минами! Вон машина стоит!

– Нельзя оставлять позицию. Бой идет.

– Ну так стреляй из автомата!

– Мы же минометчики.

Первое время удивлялся, как они бережно воюют. Мы в дом сначала гранату бросаем, потом очереди по углам. Раскрошим, что осталось, заминируем и уходим. А сербы аккуратно входят. Чтобы не повредить что-нибудь, вдруг в хозяйстве пригодится. И эта непонятная для войны бережливость чувствовалась во всем.

Я все спрашивал сербов, почему не взрываете мосты. Рванули бы пару, проблем было бы меньше. «Нельзя, – отвечают. – Нам тут потом жить».

Тем временем в траншею заполз Саша С. Он сказал, что никто из сербов не думает как-то помочь русским. Бойцы из местной роты большей частью просидели на своих позициях, не сделав ни одного выстрела.

Бой тем временем продолжался. Находясь на позиции, немного возвышающейся над траншеями противника, русские имели некоторое преимущество. У противника гранаты летели не столь быстро и точно, как у русских. Сначала их у нас кидали все, но после того, как несколько гранат, отскочив от деревьев, едва не возвратились к нам же, кидать стали только двое – я и Саша С. Постепенно противник начал отвечать только автоматно-пулеметным огнем, ведущимся не очень прицельно, с двадцати-тридцати метров. Однако и с сербской стороны была слышна лишь Витина винтовка и пулемет из отеля. Возник вопрос – «Что же дальше?»; план акции был никому не известен, кроме Шкрабова, который сейчас и сам не мог ничего сказать. Было ясно и идиоту, что противник ждал, когда мы пойдем по этому единственному ходу, который он мог и заминировать, и без проблем закидать гранатами. Ребята начали нервничать. Шкрабов пополз к сербской траншее для совещания с воеводой. Тем временем подполз один четник, Драгиша Никич, неплохой парень, до этого бывший в Вышеграде, где познакомился с русскими, но порою слишком горячий до безрассудности. Он уже был ранен на Игмане и сейчас постоянно сопровождал воеводу. Драгиша хотел идти вперед вместе с русскими.

Возвратился Шкрабов, но ничего конкретного он сказать не мог. Тут Драгиша открытым текстом через радиостанцию «Моторола» попросил у воеводы разрешения продвигаться вперед. Шкрабов окончательно взбесился. Вырвав «Моторолу» у Драгиши из рук и переговорив по ней с воеводой, он дал приказ на отход.

Все это напоминало стадион с игроками и зрителями. Создавалось впечатление, что именно русским было надо это Златиште.
...

В ночь с пятого на шестое января подразделения «Ласте» заняли пустующий до этого склон Дебелого Брдо, нависавшего над районом Еврейского кладбища, и, выкопав там пару ячеек, поставили пулемет с оптическим прицелом. Что касается инженерной подготовки, то она всегда была поставлена у противника лучше, чем у сербов.
...
В боевой обстановке из-за борьбы самолюбий командиров и безответственности рядовых нередко происходили элементарные подставки. Часто слава одних незаслуженно раздувалась за счет других некоторыми политиками и журналистами. Порою, соседи по фронту могли без уведомления и приказа уйти назад или двинуться вперед. В бою приходилось рассчитывать лишь на своих близких друзей. Вести разведку и инженерную подготовку приходилось инициативно, руководствуясь инстинктом самосохранения, ставя в известность своего непосредственного командира.

С нашей точки зрения, югославское военное начальство недостаточно эффективно борется с бандитами. Действия армии слишком пассивны, медлительны и громоздки. Мы постоянно пристаем к своему начальству с различными планами проведения контрпартизанских мероприятий – засад, поисков и так далее. И получаем на это стандартный ответ: «Чекайте» (ждите).

Попытки обратиться к начальству с предложением организовать рейд в район правого фланга нашей былой линии обороны результатов не дали. Сначала сербы просто отказались. Потом сослались на невозможность такой вылазки ввиду грядущих сложных и ответственных стратегических операций. Немногим позднее военное начальство согласилось дать «добро» на операцию, но на очень странных условиях. Во-первых, сербские проводники пройдут с нами только половину пути: далее мы будем двигаться совершенно самостоятельно. Во-вторых, мы обязаны будем вынести с поля боя не только тела своих товарищей, но и тела всех погибших там сербов. В-третьих, ко всему вышеперечисленному на нас возлагалась обязанность произвести разведку в местности, прилежащей к злополучному бункеру.

Поколебавшись, мы было уже приняли эти жесткие условия, но от сербских командиров поступило новое решение: «Ввиду сложившейся непростой стратегической ситуации помочь проводниками и транспортом не представляется возможным».

Идти вслепую, без прикрытия, без проводников, без огневой поддержки к месту недавнего боя, где наверняка оставлена засада – безумие.
...
После боя все мы надеялись на положенный «одмор» – отдых. Надежды не сбылись. У нас еще в головах не улеглось, что троих своих мы больше не увидим никогда, а в казарме появился гонец из штаба с распоряжением: ехать на «положай», занять позицию. Маленькое, но существенное «но». Эта предназначенная для нас, русских, позиция находится на отшибе, в отрыве от сербских позиций. Ее расположение очень напоминает расположение того бункера, где встретили свой смертный час Перископ и Дима П.

Нетрудно представить реакцию наших парней на распоряжение сербского командования. «Опять нас подставляют», «Снова русскими дырки затыкают», – самые парламентские восклицания по этому поводу, прозвучавшие в тот вечер в нашей казарме.
...
Понемногу привыкаем к новому ритму жизни. Если раньше несли вахту – службу на одном месте – на высоте Заглавок (недавно шикарным жестом сербского командования подаренной противнику), то теперь приходится выезжать в три-четыре места. Где-то меняем сербов, где-то друг друга. Системы нет. Куда-то сегодня требуется десять человек. Через два дня на ту же высоту, в тот же бункер сербы просят всего троих. Бестолковщина! Очень часто место нашей вахты оказывается в значительном отрыве от сербов. И это при отсутствии или крайне неудовлетворительной работе раций, при наше полном незнании местности и т.д. и т.п.

Горько и грустно признавать: недоверие к сербам (особенно после боя 12 апреля) возрастает. «Сербы на наших горбах выезжают», «сербы русскими все дыры затыкают», эти тезисы прочно утвердились в сознании почти каждого добровольца. Однако о том, что оказался здесь – не жалеет никто.
...
Начинает казаться, что отношение сербов к нам после 12 апреля меняется. Это очень трудно объяснить. Внешних признаков этой перемены почти нет. А вот внутренне… Кажется, появилась какая-то стена, дистанция. Стена отчуждения, недоверия и даже страха. Думал, что мне все это мерещится. Поговорил с однополчанами – они солидарны со мной. Откуда отчуждение? Серега П. командир нашего «мужицкого» взвода рубанул с плеча: «Тут война – дело темное. Возможно, и сербы и мусульмане одну игру играют. Играют – время тянут, жалеют друг друга. А тут мы появились. Коснулось дело – на Заглавке показали, как воевать надо. Сербы и струхнули, теперь им с мусульманами сложнее договориться будет…»

Выводы нашего командира абсурдны. Но какая-то почва под ними, похоже, все-таки есть. 12 апреля я видел, что немало сербов, населявших палатки, расположенные в тылу наших шалашей, в бой, несмотря на наличие оружия и боеприпасов, попросту не вступали. Почему? Ждали приказа? Или, наоборот, выполнили данный свыше приказ? Почему бой на участке сербско-мусульманского фронта превратился, по сути, в русско-мусульманскую стычку?

Все, кто был на левом фланге нашей обороны в тот день, прекрасно помнят, что сербы из ближайшей к нам палатки на всем протяжении боя (шесть часов с лишним) наружу носа не высунули.

Палатка могла показаться необитаемой, если бы не облачка табачного дыма, с завидным постоянством появлявшиеся над ней.