...... После выявленных при взятии Озеряновки и Михайловки просчётов в
боевой подготовке усилиями командования бригады, прежде всего её
непосредственного командира, активность командиров подразделений была резко
увеличена. Правда, это носило очень оригинальный характер. Вместо активной
боевой учёбы, подготовки и отработки боевого слаживания, на каждого из нас были
обрушены дополнительные требования по оформлению ещё более многочисленной
и разнообразной документации, нежели ранее. У меня в роте помимо меня,
делопроизводством последовательно стали заниматься два человека (медицинский
статистик и помощник фармацевта-провизора), потом к ним добавился еще один
доктор, – это при том, что сам я нормально владею компьютером, и участвовал в
делопроизводстве тоже от всей души. Каждый день в штаб приходилось нести
целую папку распечаток – и её толщина неуклонно увеличивалась.

Помимо перечисленных трудовых ресурсов, у меня в распоряжении было достаточно
компьютеров, многофункциональных устройств и безлимитный Интернет. И то мы
справлялись с огромным трудом. Что говорить о строевых подразделениях,
зачастую имевших всего один комп или либо не имевших его вообще, и не имевших
достаточно персонала для того, чтобы посадить целую толпу бойцов за клавиатуры?
Как метко сказал один из них, замкомбат: «Я в штабе так и сказал – «вы допишитесь
до такой степени, что заметите, как к вам правосеки зашли, только когда они
скажут – «Ну шо, москалику, допысався?»

Я уже не говорю о том «малозначительном» факторе, как отсутствие
выделения финансов и канцелярских товаров на все эти «изыски» (а расход по
бумаге и картриджам выходил весьма значительный). Главное было в том, что у
командиров не оказалось совершенно времени для обучения личного состава и
подготовки к предстоящим боевым действиям. Но самое главное (и смешное)
заключалось в том, что эти огромные количества бумаги, как правило, никто не
читал. Лично у меня нередки были случаи, когда буквально на следующий день
после сдачи мною очередных «отчётов» из штаба просили принести их ещё раз, так
как предыдущие просто потеряли.

Наряду с бумаготворчеством исключительно «активно» штаб подошёл к
материальному снабжению подразделений. Мы за войну организовали 10
медицинских пунктов (в горловской бригаде был девятый) – и при этом каждый (!)
организовывался исключительно за счёт гуманитарной помощи неравнодушного
населения, прежде всего, Российской Федерации. Не стала исключением служба в
третьей бригаде народной милиции. Новым командиром бригады (в отличие от
прежнего, который многое делал для медицинской службы) не было сделано
абсолютно ничего – мы не получили ни килограмма медикаментов, ни одного метра
стройматериалов, ни единой запасной части для нашего транспорта. Если учесть,
что бригада – более двух тысяч человек, и ожидалось наступление, то в таких
условиях способность полностью пренебречь любым материальным снабжением
медицинской службы – яркая характеристика командования.

В плане «координации усилий служб бригады» тоже были определённые
«достижения»: были отменены ежедневные совещания офицеров управления
бригады, введённые прежним комбригом, что самым негативным образом сказалось
на координации усилий служб и подразделений. Постановка задач на медицинское
обеспечение этапов операций медицинской службе производилась в самый
последний момент или постфактум. Информация о точках расположения
медицинских полевых пунктов, оптимальных путях и способах эвакуации и других
факторах, принципиально важных для эвакуации раненых, своевременно и в полном
объёме доводилась нами командованию, однако обычно не передавалась далее, от
командования - приданным нашей бригаде подразделениям других бригад, а также
подразделениям нашей бригады. Как правило, где находится наш медицинский
пункт, знали только те командиры, которых мы предупредили лично. Кстати, то, что
связь отсутствовала как класс, командование, мягко говоря, совершенно не
беспокоило: на всю медслужбу бригады была выдана единственная Р-159, которая
оказалась неработоспособной. Многочисленные обращения в службу связи с
просьбами починить хотя бы её, никаких результатов не дали. Как покажут крупные
бои, которые вскоре развернутся, аналогичное положение будет со связью и в
других службах бригады..... За собственные личные средства, а также за средства
моих личных друзей нами было приобретено 20 радиостанций Kenwood на
медицинскую роту и, хотя связисты предупредили, что глушат связь средствами
РЭБ, и пообещали выделить нам частоту, на которой связь будет работать, однако
не смогли сделать и этого - фактически радиостанции работали только в пределах
прямой видимости. Таким образом, когда несколько позже начнутся активные
боевые действия, из работающих средств связи главным будет мобильный телефон,
а ввиду того, что когда «активизация» - по нему болтают все и противник его ещё и
глушит, – то посыльные. Как во времена Наполеона.

Наряду с вышеописанным идиотизмом, - активизация делопроизводства и
полный абзац по всем остальным направлениям подготовки, - остро нарастали
кадровые проблемы. Точнее, они активно создавались на ровном месте усилиями
нового командира бригады.

Сначала произошёл исключительно оригинальный случай, когда комбриг
вызвал меня к себе и в чётко определённой форме запретил проводить допросы и
другие следственные мероприятия в моём подразделении. Это было довольно
странно, если учесть, во-первых, полное отсутствие каких бы то ни было
контрразведывательных структур в нашей бригаде, во-вторых, – традиционно
высокую активность вражеских разведывательных и диверсионных служб, а в-
третьих, – то, что командир вообще согласно устава является полновластным
хозяином в своём подразделении, полностью ответственным за всё, что в
подразделении происходит, тем более – в боевое время. Довольно скоро моё
удивление развеялось. Дело в том, что медицинская служба бригады получила
довольно много штатной техники, – в том числе столь необходимые для вывоза с
поля боя раненых МТЛБ (малый тягач лёгкий бронированный). Все 15, положенные
по штату. Правда, большинство из них были в совершенно ужасающем состоянии, а
никаких запчастей к ним не было. Итого, к моменту начала боёв из них в строй
удалось поставить примерно по 1 машине в медвзводах батальонов и «аж три» - в
медроте бригады. Однако, как только начались активные боевые действия
(буквально через пару недель после этого памятного разговора) в моей роте
начались «непонятные» вещи. То «сама собой» открутилась крышка у бака с
охлаждающей жидкостью и вся она вытекла, то оказались перерезанными шланги
топливной системы, и происходило такое постоянно. В принципе, это логично: если
механик-водитель осознает, что, с одной стороны, поехав на МТЛБ на поле боя он
легко может сгореть в ней, а с другой – знает, что если МТЛБ будет сломана, он
никуда не поедет и ему ничего за это не будет, то несложно предположить какие
действия многие из них предпочтут. Оставим за скобками простой и весьма
актуальный вопрос – как мне руководить подразделением, если в нём, в боевой
обстановке, производятся акты саботажа, а я даже не могу их расследовать?
Однако, самое интересное «в кадровой работе» генерала Соколова
развёртывалось параллельным курсом. Жаль тратить время на подробные описания
совершенно недостойных этого людей, однако «из песни слова не выкинешь» - без
этого будет непонятно многое из происходящего далее.

Завёлся у меня в медицинской службе бригады командир медицинской роты –
Мерко Геннадий Васильевич. Причина того, что он стал командиром роты,
довольно прозаична. Кому из врачей – офицеров медицинской роты не предлагалась
эта должность – все ответили отказом. Причины этого самые разнообразные: и то,
что многие решительные врачи уже давно воевали в боевых подразделениях,
занимали там командные пехотные должности, и оставлять своих боевых друзей не
хотели. И то, что многие люди с опытом руководящей работы банально сбежали –
на Украину или в Россию. И наконец, та частая и весьма досадная причина, что
многие порядочные и самоотверженные люди болезненно скромны и избегают
командных должностей. При этом на ротного ложилась огромная нагрузка – в плане
посещения совещаний, составления документации и так далее. Я, пару месяцев
совмещая обязанности начмеда бригады и ротного, понял, что далее так не вытяну и
был вынужден, за полным отказом всех прочих, предложить эту должность Мерко.
При этом я изначально слышал от многих, что это человек нечистоплотный и
непорядочный, однако надеялся, что путём тщательного контроля удастся добиться
от него хоть какой-то пользы на этой должности. Кроме того, повторю, у меня
просто не было другого выхода.

Какое-то время он трудился вполне добросовестно, выполнял немало
бумажной работы. Потом в его трудовой деятельности наметился и стал всё более
активно проявляться некий «перекос». Выражался он в том, что Мерко стал всё
больше усилий посвящать попыткам вытеснить со службы наиболее
добросовестных, активных и боевых бойцов и командиров нашего подразделения.
Вместо них проталкивались его «протеже» - все как один, «феноменальных»
душевных качеств. То начальник отдела снабжения – человек, который за пару
месяцев службы занимаясь только складом, так и не сумел (или не захотел)
произвести полноценной его ревизии и учёта материальных средств. То доктор-
терапевт Шевцова, – которую со страшными усилиями он затолкал на военную
должность. Ещё бы, там зарплата в 2,5 раза выше! При этом я ей внятно объяснил,
что военная должность безусловно подразумевает участие в боевых действиях. Она
однозначно согласилась. Но как только начались реальные боевые действия – сразу
отказалась в них участвовать. Ещё и хватило наглости написать рапорт: «прошу не
отправлять меня для участия в боевых действиях, потому что у меня двое детей».
Интересно! Наша гинеколог тоже имела детей, служила на гражданской должности
за гораздо более скромное жалование, – но ездила охотно, безо всякого скандала.
Доктор Юдин, который погиб, имел пятеро детей. Да и вообще – дети были почти у
каждого из нас. Что же, те, кто идут вперёд, – только выращенные в пробирке
мутанты, у которых ни жён, ни детей, ни престарелых родителей, ни страха смерти?
Причины такого подбора кадров более чем просты. Сам Мерко, хотя и
позиционировал себя как «офицер» (так как, как и многие в нашей стране медики,
числился офицером запаса), был отчаянным трусом. За всё время, пока шли
обстрелы Горловки, он не только ни разу не руководил действиями своего
подразделения по оказанию медицинской помощи гражданскому населению, но
даже и ни разу не выехал с расчётом скорой на помощь пострадавшим. То, что сами
мы носились круглосуточно, падали с ног от усталости, поскольку на такой
огромный город несколько бригад медслужбы, – это ничего, и я, как начмед, сам не
стеснялся ездить, а вот он – совсем другое дело. Навсегда запомнил краткий
разговор с ним в штабе, когда он мне объяснял, что, оказывается, это гражданская
скорая должна ездить под обстрелами, а мы должны вместе с больными сидеть в
бомбоубежище. Я ещё помню, ему сказал что-то про долг и офицерскую честь – он
на меня посмотрел удивлённо, просто не понял. Я тогда сообразил, что нужно
беседовать с ним на понятном ему языке, и распорядился, чтобы впредь он ночевал
в расположении роты (как командиру и положено), а не дома, и выезжал с
медицинскими расчётами на вызова. После этого он стремительно ушёл на
больничный. Диагноз был действительно весьма впечатляющ: сахарный диабет,
гипертоническая болезнь, тяжёлая черепно-мозговая травма. Каждое из этих
заболеваний (а тем более - все вместе) является противопоказанием к несению
службы по контракту. Нужно ли говорить, что за всё время ни разу не принял
участия в боевых действиях. После того, как я ему пообещал, что при следующем
его появлении в роте мы вместе поедем на боевые, он перестал являться к месту
несения службы даже по истечении больничного.

Ротный не просто бездельничал, полтора месяца не являясь к месту службы,
что в военное время, особенно для командира подразделения, является тягчайшим
военным преступлением. Он ещё и постоянно подрывал боеспособность
подразделения – звонил сотрудникам, встречался с ними, стращал тем, что их убьют
на боевых, призывал к саботажу, неподчинению приказам и совершению других
воинских преступлений. То есть по нормам военного времени, уверенно
нарабатывал себе весьма «почтенный» багаж. Ах, да! Ещё он фабриковал (вместе с
парой соучастников) компромат на меня.... Правда, об этом – несколько позже.....
Обо всей этой его деятельности командования было подробно
проинформировано. Что же в итоге? Предыдущий командир бригады, который
создал бригаду и хорошо разбирался в ней, а также, по отзывам знающих его давно
людей, имел огромный опыт участия в боевых действиях, на моём ходатайстве об
увольнении со службы данного феноменального индивидуума поставил свою визу.
Однако потом прислали нам нового – и все прежние кадровые решения утратили
свою силу, понадобилось их проводить сначала. А Соколов-Брест вцепился в Мерко
со страшной силой. Как и тот в него. Причины этого, думаю, были разнообразны.
Точно знаю только то, что Мерко, не являясь на службу, не вылезал из штаба и
исходил доносами на меня и коллектив роты. Всё остальное – домыслы разной
степени достоверности, не люблю тиражировать и пересказывать слухи.
Зато правда состоит в том, что невзирая на всё вышеперечисленное, «Соколов-
Брест» при личных встречах неоднократно мне обещал, что ротный
незамедлительно будет уволен со службы, буквально «вот-вот». Однако при этом я
узнал, что он приказал не давать хода никаким моим рапортам, даже не подписывая
все мои ежедневные рапорта о неявке ротного к месту службы.

Так вот, в преддверие предстоящих жестоких наступательных боёв, мне
приходилось активно бороться с командованием, решать вопросы материального
снабжения медслужбы БРИГАДЫ – исключительно за счёт добровольной помощи
моих друзей, и предпринимать меры на случай покушения на меня, либо попытки
незаконного самочинного ареста.

Надоело о подлецах, – вспоминать крайне неприятно. Тем более, что весьма
вскоре начнутся активные боевые действия, и трусость и низость одних будет
оплачиваться большой кровью других.

В довершение остаётся только отметить, что в медроте на тот момент имелось
несколько нештатных специалистов, в том числе врачей, которые служили не просто
добросовестно, но самоотверженно. И боевых действиях принимали активное
участие, и лечили людей с мастерством и успехом. Имелось и несколько вакантных
должностей, на которые я пытался их поставить. При этом на словах Соколов
всячески призывал отдел кадров «побыстрее всех ставить в штат, чтобы не было
внештатников!», на деле же – за три месяца их поставить в штат мне так и не дали.
Таким образом, при выполнении боевых задач я оказался перед искусственно
созданной необходимостью посылать на поле боя внештатных сотрудников, что
является уголовно наказуемым преступлением, а штатных сотрудников, не
желающих выполнять приказы и разрушающих подразделение в меру сил, командир
бригады всячески покрывал.

В данном случае, «уголовное преступление» - совсем не фигура речи. Именно
несколько моих вынужденных «внештатников», которые были на поле боя,
позволили командованию сфабриковать на меня дело о «создании незаконного
вооружённого формирования». Это не говоря о том, что когда один из них погиб –
семья не получила ни компенсации, ни какой бы то ни было помощи.... Впрочем об
этом – чуть позже, в своё время.

Итак, на фоне такой «феерической» деятельности командира бригады в
воздухе витало напряжение - было понятно, что активизация боевых действий не за
горами. Никаких штабных учений, планирования и отработки совместных действий,
пусть даже на карте, между службами бригады не проводилось. «Секретность» была
такая, что, например, мне как начальнику медицинской службы бригады не были
доведены никакие планы возможных действий бригады, дабы я мог спланировать
работу моей службы по медицинскому обеспечению действий бригады. При этом
ещё за неделю до активизации боевых действий один из водителей (!) моей роты
вполне подробно сообщил мне о «секретных» планах командования – когда и куда
собираемся наступать. В принципе, общее представление о своих алгоритмах
действий у меня уже было, но эта информация оказалась весьма полезной, когда час
«Ч» наступил....

..... В один из вечеров, мне кажется где-то в половине двенадцатого ночи,
меня срочно вызвали в штаб. Штаб был переполнен офицерами высшего звена.
Напряжение буквально висело в воздухе, как грозовой разряд. Там же я увидел
множество командиров малых, но действительно боевых подразделений – спецназа
ДНР, ЦСО МГБ, СОБРА, ряда других. Присутствие этих людей, чьи формирования
всегда находились на самом острие боевых действий, могли означать только одно:
направление главного удара – здесь, у нас. Мы, молча, очень душевно обнимались,
радуясь друг другу и без слов понимая важность происходящего. Внимательно
смотрели друг на друга. Чётко понимали, что завтрашний день для любого из нас с
большой степенью вероятности может оказаться последним.

Так стояли мы с друзьями
В перерывах меж боям,
Сухопутьем и морями
Шли, куда велел приказ.
Встань фотограф в серединку
И сними нас всех в обнимку -
Может быть на этом снимке
Вместе мы в последний раз.

Думал ли я в тот миг о том, что возможно мы сейчас обнимаемся с ними – как
с Шайтаном, тогда, перед атакой? Гадал ли, кто завтра останется в этом мире, а кто
уйдёт в Высший, Горний? Нет, не думал. Мы собрались здесь, чтобы уничтожить
ненавистного врага и защитить свою землю. Только это имело значение. А смерть в
бою, да ещё в наступлении, – разве это не мечта любого настоящего мужчины, разве
это не счастье?

Присутствовал сам Александр Владимирович Захарченко. Он и поставил нам
боевую задачу следующего дня: Углегорск. Небольшой населённый пункт, строго
на восток от Горловки, тысяч на тридцать жителей, совсем близко от окраины
нашего города. Всем было понятно, что это – только первый этап предстоящего
наступления, окончательная цель которого – окружение дебальцевской группировки
противника. Многотысячной толпы кровавых хохломутантов, которые заняли
важнейший железнодорожный центр – Дебальцево, настроили там укреплений,
создали плацдарм для наступления, имевшего цель разрезать надвое нашу донецкую
республику. В нарушение тех же проклятых минских договорённостей эти
укрозомби не собирались покидать Дебальцево. Как верно сказал в своём
выступлении Захарченко: «Дебальцево надо взять! Это сотни спасённых от
обстрелов мирных жителей, это предотвращение вражеского наступления, это
успешное окончание войны!»

Общая задача для командиров подразделений звучала просто: к пяти утра
развернуться на исходных позициях в готовности начать наступление. При этом
нужно было собрать личный состав, составить приказ на марш и боевое расписание
задействованных сил, довести его до личного состава, осуществить полную
подготовку техники, вооружения и материальных средств к движению и
развёртыванию. Ещё нужно было, по особому приказу командира бригады, выдать
наркотические обезболивающие медикам спецназа ДНР – у этого подразделения
была крайне ответственная и опасная задача, что закономерно было чревато
многочисленными жертвами. А ещё нужно было согласовать усилия нашей
медицинской службы с командирами множества подразделений, которым
предстояло работать вместе с нами. Плюс к тому – зима, гололёд, неосвещённая,
изрытая воронками, простреливаемая противником дорога. Времени не было
совершенно, от слова «совсем». Так что после получения общей задачи я
предпринял несколько судорожных попыток согласовать своё решение с
командиром бригады – однако понял полную бесплодность своих попыток ввиду
того, что комбриг куда-то исчез, и его судорожно искала толпа не менее меня
ошарашенных текущими вводными командиров и начальников служб. Потому я
подошёл к начальнику штаба, кратко доложил ему свои соображения, получил их
одобрение и разрешение «отправиться выполнять».

Тут не могу не сказать несколько слов о начальнике штаба нашей бригады.
Помните, я уже упоминал этого достойного воина, когда рассказывал о бое за
Озеряновку и Михайловку?

Начальник штаба нашей бригады являл собой редкий, почти вымирающий тип
настоящего офицера. Высокий, худощавый, с прекрасной выправкой, светлые усики
«щёточкой» - как на плакате про идеального офицера царской армии. Всегда
сдержанный, уравновешенный, с умным блеском синих глаз прирождённого воина.
При этом всегда весёлый, приветливый, корректный и идеально приятный в
обращении, даже под шквальным огнём. Он уникальным образом сочетал в себе
лучшие черты офицера царской армии и старой советской школы. Если кого и ценю
по результатам компании, если кого и хотел бы очень сильно увидеть вновь, – так
это его. Собственно, если бы не он, усилиями комбрига всё под Дебальцево было бы
угроблено.... Но об этом – чуть позже.

..... Хорошо, что на тот момент имелись вполне внятные планы действий в
такой ситуации. Буквально за три часа удалось сделать всё: укомплектовать машины
всем необходимым для похода и боя, собрать личный состав, напечатать, подписать
и отправить в штаб проект приказа на поход и бой. В данном случае, как и во
многих других, ключевым моментом успешности действий является моральный дух
личного состава. Потому я, прежде всего, построил личный состав и произнёс
краткую речь. Дословно смысла, естественно, не помню, но смысл был в том, что от
успеха нашего наступления зависит очень многое, если нам удастся успешно
выполнить боевые задачи, то тысячи людей будут спасены, и каждый обязан
исполнить свой долг. После этого личный состав зашуршал как «электровеники» - в
данном случае я должен сказать только самое лучшее о способности наших людей
мобилизоваться на выполнение ответственного заданий. Важно суметь их правильно
мотивировать.

Должен сказать ещё пару слов о роли одного замечательного человека в
наших рядах - доктора-анестезиолога Андрея. Не называю его по полному имени по
той же причине, по которой в своей книге не называю многих достойных людей:
война продолжается, спецслужбы противника не дремлют, среди своих сил немалое
количество феноменальных пид...сов, которые изо всех сил изживают нормальных
людей.

Я знал его очень давно, с самого начала нашего Движения он показал себя
незаурядным человеком, даже в рядах наших патриотически настроенных
самоотверженных докторов–добровольцев. Заманивал к нам на службу,
рассчитывал, что он будет моим замом, а если со мной что-то случится – займёт моё
место. На тот момент он уже был в составе нашего подразделения. Его значение в
руководстве коллективом в авральных ситуациях трудно переоценить. Спокойно,
очень взвешенно, он отдавал и выполнял приказания в самой сложной обстановке,
был неизменно хладнокровен под огнём и при самом тяжёлом стрессе. В данной
ситуации, как и во многих других, переоценить его заслугу в том, что за несколько
часов всё было готово, невозможно.

Итак, три – начало четвёртого. После неимоверного количества беготни и ещё
большего количества мата, проверив каждую машину, я убедился, что всё готово.
После этого выстроил личный состав, довёл свой приказ на порядок совершения
марша и действия при различных вводных. Потом, как делал всегда перед боем,
построил личный состав в кружок, встал в центре и вслух прочёл «молитву воина
перед боем». Вывели технику за территорию расположения медицинской роты,
выстроили и выровняли колонну, проверили радиосвязь. Вдох-выдох. «С Богом,
вперёд!» Медицинская рота двинулась навстречу своей судьбе.

Дорога мало того что была сплошь покрыта льдом, – она была убита
наглушняк задолго до войны. Один мой близкий друг, уже упомянутый в этой
книге, объездивший весь мир, ещё задолго до войны по прибытии в Горловку долго
молчал, глядя на дорожное полотно, а затем изрёк задумчиво: «Юрич, ты был прав –
ТАКИХ дорог я не видел даже в Африке в зоне боевых действий». Теперь, в разгар
войны и массового хождения техники, дороги стали ещё страшнее – в выбоинах на
них легковушка легко могла оставить колесо в любой момент. В довершение всего
лежал густейший туман, в котором едва просматривались габаритные огни идущей
впереди машины. Больше всего я боялся за МТЛБ, следовавшую в нашей колонне, –
лишь бы она не слетела с дороги и не помяла гусеницами ни прочие машины нашей
колонны, ни кого-нибудь встречного. Однако водители – хоть мехвод МТЛБ, хоть
всех других машин – показали себя с самой лучшей стороны. Чего не скажешь о
нашем проводнике.

Дело в том, что немалый на тот момент мой опыт вождения войск говорил
следующее: «идти без проводника – верный способ заблудиться». Заблудиться в
боевых условиях – простейший способ заехать как минимум на минное поле, а как
максимум – прямо в расположение противника. Поэтому я заранее выдернул у
одного из командиров, чьи позиции были как раз на рубежах нашего планового
развёртывания, одного бойца. Который, со слов командира: «был толковый и знал
дорогу». К огромному сожалению, по меткому выражению: «Пехота бывает трёх
видов: морская, крылатая и тупорылая». С первыми двумя у нас в ДНР как-то не
заладилось.))))))

На самом деле, настоящую простую пехоту, которая идёт в самое пекло и
которая всё решает, я очень люблю. И те ребята, которых мы оттуда выдернули, это
могут подтвердить. Но с соображением у некоторых наших доблестных пехотинцев
иногда бывает весьма туго – особенно у тех, у которых по нескольку контузий, и
никакой военной подготовки. Это не их вина – они честно защищают свою Родину,
как могут. Короче говоря, наш проводник основательно заблудился, и мы некоторое
время плутали по буеракам горловских окраин, в пределах видимости вражеских
наблюдательных постов - хорошо, что плотнейший туман надёжно скрывал наши
перемещения. В принципе, для наступления погода была исключительно
благоприятной.

Всевышний был милостив к нам, и огромные футуристические контуры ЦОФ
«Кондратьевская» возникли из тумана вокруг нас. Началось стремительное
развёртывание. И к началу шестого утра полевой медицинский пункт был готов
принимать раненых.

В то же время знакомого грохота артиллерийской подготовки всё не было и не
было. Потихоньку прибывала бронетехника и пехота, блуждая в тумане,
рассредоточивалась по окрестностям. Удалось отловить нескольких знакомых
командиров – из общения с ними ситуация стала более-менее понятной. Наши
подразделения частью оказались небоеготовы, частью – заблудились на марше, и не
успели прибыть на позиции развёртывания в установленные сроки. Впрочем, это
более чем естественно: командир бригады поставил задачу на выдвижение и
развёртывание для наступления в совершенно неисполнимые сроки. Это у меня
была малая по численности и количеству техники медицинская рота: кроме того,
усилиями большого количества водителей и ремонтников мы держали нашу технику
в высокой степени готовности. Она была большей частью гражданской, и мы могли
достать для неё запчасти и чинить своими силами. В мотострелковых
подразделениях бригады все эти плюсы отсутствовали. Они были многочисленными
по составу, с большим количеством штатной военной техники, – изначально почти
поголовно небоеспособной и без малейшей возможности обеспечения запчастями.
Так что иначе и быть не могло.

Туман потихоньку развеивался, всходило солнце, техника и личный состав
прибывали. Я помалкивал, в душе порадовавшись, что мы воюем не с фашистской
Германией, пусть даже образца 1941-го года: она бы сейчас накрыла нас,
сгрудившихся, без укрытий, вместе со всей бригадой, и наступление закончилось бы
даже не начавшись. Было ясно, что командование не сумело подготовить и
спланировать наступление, теперь стоял вопрос - то ли невзирая ни на что,
наступать в районе обеда, то ли застрять в неопределённости. Если бы комбриг был
прежний, он бы, я уверен, невзирая ни на что, приказал наступать, попытаться
использовать хотя бы малый, какой-никакой эффект внезапности. Однако новый
комбриг был отнюдь не чета прежнему..... Ладно, ждём...... Связались с
гражданскими учреждениями здравоохранения, согласовали возможности помощи с
их стороны в случае необходимости – как по совместной эвакуации раненых, так и
по их лечению. Личный состав подразделения кипятил чай, готовил какой-то
простецкий супчик из консервов: командование на половину женским
подразделением имеет свои существенные плюсы.

После обеда мы получили приказ сворачиваться и возвращаться в
расположение. Моё подразделение свернулось ещё быстрее, чем собиралось, – и
вскоре мы были в расположении. Времени на то, чтобы матерно думать об
умственных способностях командования, не было: я понимал, что всё далеко еще не
закончилось, и мы с личным составом лихорадочно устраняли выявленные в ходе
маршей и развёртывания недостатки в работе техники, комплектности материальной
части. Часам к семнадцати меня опять вызвали в штаб.

Тут происходило то, что по здравому уму и любой формальной (не говоря уже
военной логике) должно было происходить вчера, когда был получен приказ на
наступление. Командиры подразделений и начальники служб бригады представляли
свой план действий командованию, согласовывали с ним и с другими
подразделениями.

Мне было довольно просто: мало того, что я чётко представлял себе
расположение медицинского пункта, варианты своих действий при различных
развитиях событий, маршрут эвакуации и способы взаимодействия с гражданскими
учреждениями, – мы ещё и отработали за сегодняшний день всё это практически.
Поэтому я кратко доложил комбригу своё решение. И тут генеральский рёв в ухо
едва не вынес мне барабанную перепонку. Перемежая свою мудрость матерной
руганью, он поведал примерно следующее:
- Медицину беречь надо, а вы врачей на смерть посылаете! Медрота должна
находиться в расположении и лечить раненых, а не лезть на передовую!

Если бы я имел классическое военное образование, то мнение вышестоящего
командования, да ещё в таком «матерно-приказном» формате, возможно, произвело
бы на меня какое-то впечатление. Однако такого «багажа знаний» у меня не было. Я
оценивал обстановку строго с точки зрения формальной логики и целесообразности
действий.

Потому сдержанно (это был второй раз за войну, когда на меня орал командир
– первый был тогда, когда мы чуть не пострелялись с командованием спецназа ДНР)
я ответил:
- Если медрота не будет выходить из расположения, то её можно
расформировать, а всех раненых прямиком везти в городскую больницу No 2 г.
Горловка. Она как раз находится в одном километре от места расположения
медроты, успешно справлялась с лечением раненых когда ещё бригада не была
сформирована – справляется и сейчас. Задача медицинской службы бригады –
прежде всего в организации эвакуации раненых с поля боя.

Генерал проорал ещё что-то, состоящее из: «я запрещаю ..... и я
приказываю...» Из его сбивчивого мата следовало, что я только и думаю, как
угробить личный состав, и выводить медицинскую роту из расположения мне
запрещается. В задумчивом недоумении я покинул просвещённое общество своего
непосредственного командира. Помимо того, что с точки зрения формальной логики
и требований устава всё сказанное им было просто бредом, меня удивила в воплях
генерала какая-то явно ощутимая интонация личной обиды. Всего за войну на меня
было совершено пять покушений (это не считая, само собой, участия в боевых
действиях). Такое поневоле учит вниманию к мелочам. Я чувствовал, что у
комбрига имеются какие-то неведомые мне глубоко личные претензии. Только
много позже я узнаю, что оказывается, генерал своим приказом, не ставя меня в
известность, как раз накануне восстановил на службе Шевцову, отказавшуюся
ездить на боевые, – а чтобы избегнуть понятного при такой ситуации обострения,
своим же приказом дал ей двадцать пять суток отпуска. Не знаю, каким образом ей
удалось убедить его это сделать – она и до сих пор числится на службе, не являясь
ни разу в медроту, её часто видят в штабе – при том же командире бригады.

Интересно, что чуть позже именно генерал опять же своим приказом, в обход
меня (с нарушением, как всегда, армейских норм субординации) пошлёт на смерть
двух медработников из моего подразделения – оба погибнут, вместе с большим
числом раненых. Это будут единственные потери вверенного мне подразделения за
всю войну.... Так что известная мудрость: «не судите да не судимы будете» – она
вполне жизненна.... И ещё одно – тогда я наивно полагал, что отдание таких
вредительских приказов – это просто следствие генеральской тупости. Лишь гораздо
позднее стало ясно, что на самом деле всё гораздо печальнее.

В полном изумлении от генеральской «гениальности» я побрёл к начальнику
штаба. Тот вежливо выслушал меня, мягко улыбнулся и резюмировал: «Юрий
Юрьевич, доложите мне своё командирское решение – и уверяю вас, оно будет
принято». Именно этому достойному офицеру мы обязаны тем, что наша бригада, а
также приданные ей части не остались в ходе наступления вообще без медицинской
помощи. Огромное счастье, что в нашей армии ещё есть такие офицеры, очень жаль,
что их так мало.....

Вечером того же дня Александр Владимирович Захарченко, собрав всех
офицеров нашей бригады, произнёс краткую речь – о том, что наступление завтра
начнётся во что бы то ни стало. Многое запомнилось из той речи. Он говорил о том,
что если мы не возьмём город, он сам пойдёт в атаку со своей охраной, пусть нам
будет стыдно. О том, что если мы возьмём Углегорск и захлопнем противника в
котле, множество жизней, прежде всего гражданского населения, будет спасено. О
том, что сейчас в больнице в Донецке лежит маленькая девочка. У неё не будет того,
что есть у всех деток – папы и мамы. Их убило снарядом. И не будет того, что есть у
всех детей – радости, счастья, возможности играть. Потому что осколками ей
оторвало её крошечные детские пальчики. Я молча слушал это и ощущал, как
горячие слёзы ненависти омывают моё сердце, не имея возможности прорваться
наружу. Лично для себя я решил, что если надо будет, лягу вместе со всем
подразделением, но Углегорск возьмём....

..... Утро следующего дня мы точно также встречали на ЦОФ Кондратьевская.
Было ясно, что командование совершило одну из самых тяжёлых ошибок, какие
вообще возможны в военном деле: развернулось в наступательную конфигурацию,
чётко обозначило противнику место своих будущих действий, – а потом всё
свернуло. Чтобы на следующий день начать развёртываться там же. Противник
получил бесценные сутки на лихорадочную подготовку оборону к нашему
наступлению. По хорошему счёту, эта ситуация была проблемной, но отнюдь не
катастрофической. Командованию в такой ситуации нужно было перестроить свои
планы и нанести удар в другом месте. Тогда все оборонительные усилия
противника и перемещение его резервов сработали бы против него. Однако
командование почему-то решило по-другому: тупо таранить живым человеческим
телом бригады оборону противника там, где теперь он этого и ожидал. Тогда у меня
впервые, где-то на периферии сознания, мелькнула мысль, что может быть это не
глупость, а нечто худшее.

..... Медпункт развёрнут, всё готово к работе, личный состав, особенно
женский, умеренно кусает губы от волнения. Мы быстренько выловили всех
командиров подразделений, которые работали на нашем участке. Убедились, что
как мы и предполагали, наш гениальный генерал не довёл ни до кого из них
информацию о месте размещения нашего полевого медицинского пункта,
проинформировали их, где мы и, соответственно, куда везти раненых и обращаться
за медицинским обеспечением. Я в нескольких кратких преисполненных тупого
армейского юмора выражениях заверил всех, что всё будет в порядке, лёг в пустые
пока носилки – по полной боевой, положив себе на грудь автомат, и мгновенно
вырубился, как выключают свет. Во-первых, я не спал уже вторую подряд ночь и
понимал, что всё дальнейшее – в чём-то может и тайна для простого смертного,
которому не дано видеть будущее, однако одно совершенно очевидно:

«Радар взбесившись воет – ни отдыха, ни сна,
Похоже, нам, героям, не светит ни хрена».
(как поёт «Строри и скив»)

Когда начнётся махач в полный рост, мне уже выспаться не удастся, а от
точности моих действий будет зависеть весьма многое.

Во-вторых, вид спящего начальства (если оно трезвое) неизменно действует
успокаивающе на личный состав: «Если командир спит – значит всё идёт по плану».
В-третьих, пока не привезут первых раненых – работы у подразделения всё
равно не будет. Произойдёт это через пару часов. А уж тогда меня разбудят....
..... Грохот нашей артподготовки меня послужил приятным аккомпанементом
к здоровому сну. Так началась битва за Углегорск.

Вскоре привезли первых раненых. Сначала я увидел доблестного командира
разведвзвода из приданного нам на время операции спецназа ДНР. Как всегда
спокойный, он, почти не матерясь, рассказывал нам, что вчера вечером, после
идиотских наших «экзерциций» с развёртыванием здесь, укры в открытом эфире
активно обсуждали, что «завтра здесь ватники пойдут. Нужно мины и ПТУРы
ставить». Обговаривали и где именно ставить, и как. Командиру бригады нашей
было обо всём этом сообщено, как и о позициях противника, которые наши
разведчики выявили. Доложено, что ни в коем случае там идти нельзя. Он
выслушал – и утром, в походном порядке, загнал прямо в огневой мешок колонну
второго батальона.

Я не успел переварить это сообщение, как в следующей партии раненых мне в
глаза бросился молодой боец с характерным ожогом лица и волос – явный мехвод из
горелой «коробочки». Подошёл ближе узнать подробности. «Мы ехали в колонне,
тут они как дадут с ПТУРа! Я выскочил, а Агибалов не успел...» Длинная ледяная
игла вошла мне в сердце, перехватило дыхание. Агибалов был командир
медицинского взвода второго танкового батальона. Спокойный, немногословный,
исполнительный и толковый врач. Их батальон
стоял на отшибе, в отдельном населённом пункте. В
неимоверно тяжёлых условиях полублокады, почти
полного отсутствия снабжения, он умело
организовал медицинскую службу. Без лишнего
шума грамотно руководил ею. Я очень ценил его. В
его медицинском взводе кроме него был только
один мужчина – механик-водитель. Сберегая жизни
своих девочек-медсестёр, он, как и положено
настоящему офицеру, сам сел в МТЛБ, пошёл в
колонне подразделения – как и положено по уставу.
Идиотским (как я тогда неверно думал) приказом
подразделение  загнали  в  тщательно
приготовленную ловушку противника.

Так наш комбриг своим приказом убил
первого медработника моей службы. Наряду со
многими другими напрасно погибшими ребятами
второго батальона. «Никого не осуждайте, чтобы не
оказаться на его месте». Его осуждение, что я
«медработников на смерть посылаю», - очень
быстро реализовалось в причудливой, зеркально
отражённой форме – он сам так поступил.
Как бы тяжело ни было, надо было взять себя
в кулак и работать далее. День обещал быть
исключительно интересным. Мои медики работали как часы, Андрей руководил,
Женя и Алексей – один местный, второй – из Москвы, оба прирождённые военные
врачи, творили чудеса.