Родившийся в 1848 году в ауле Салта Гунибского округа Узун-Хаир всю жизнь боролся с Российской империей, словно бился головой о стену. Эта борьба была предопределена его воспитанием и окружением, поскольку наставником мальчика был шейх Абдурахман-Хаджи, занимавший видное положение в имамате Шамиля.

Когда Узуну исполнилось 11 лет, Шамиль капитулировал перед князем Барятинским, но юный аварец словно не воспринимал эту реальность. Он изучал исламское богословие сначала у себя на родине, потом в Аравии, Сирии, Турции, приобретя репутацию знатока Корана, да еще и поэта. Русская власть оставалась для него властью враждебной, и когда в феврале 1877 года, как резонанс от войны с Турцией, в Дагестане и Чечне вспыхнуло восстание, названое Малым газаватом, он оказался среди самых активных его участников. Но уже в конце года восстание подавили, и Узуна на семь лет отправили в ссылку в Новоузенский уезд Самарской губернии. Вольнолюбивый горец бежал через четыре года и вернулся в родные места. Учитывая уважение, которым он пользовался среди земляков, власти закрыли на это глаза, а сам он старался не выходить за дозволенные исламскому проповеднику рамки.

Но грань лояльности была весьма зыбкой, и когда в 1910 году Узун без согласования с властями построил в Салтах медресе, его снова арестовали и выслали в Астрахань. Затем были новый побег и паломничество в Мекку, принесшее ему к имени почетную прибавку «хаджи».

На обратном пути Узун подружился с чеченскими паломниками и, понимая, что ничего хорошего в Салтах его не ждет, осел сначала в окрестностях Грозного, потом в Ножай-Юрте.

В начавшейся Первой мировой войне среди противников России вновь оказалась Турция, причем османские эмиссары старались разыграть исламскую карту, подняв на восстание горцев Кавказа.

Трудно сказать, был ли Узун-Хаджи связан с турецкой агентурой, но он последовательно вел антиправительственную агитацию, за которую вполне мог угодить и на каторгу. Однако рука российских властей до него так и не дотянулась, а грянувшая в феврале 1917 года революция кардинально изменила ситуацию на Кавказе…

Уллубий появился на свет 8 сентября 1890 года в Уллу-Буйнаке. Его отец Даниял принадлежал к роду кумыкских беков, считаясь чем-то вроде «полудворянина», а фамилию Буйнакский получил по родному селению. В администрации округа он занимал мелкие чиновничьи должности, сумев, впрочем, определить сына на юридический факультет Московского университета. Здесь юноша предсказуемо увлекся марксизмом и за антиправительственную агитацию вылетел из университета.

Шла Первая мировая война, но как уроженец Кавказа мобилизации он не подлежал и добровольно на фронт не рвался. Февральская революция застала его в Москве, но, оценив его ораторские и организаторские способности, большевики направили Уллубия в Дагестан, где настоящих ленинцев катастрофически не хватало. В столице края Петровске-Порте (современная Махачкала) надежных сторонников Ленина было тогда всего два или три человека.

Формально высшая власть в Дагестане к тому времени принадлежала назначенному Временным правительством Особому комиссариату, возглавляемому Ибрагим-беком Гайдаровым. Однако в реальности большим весом обладал Временный Дагестанский областной гражданский исполком, представлявший самые разные политические силы местных советов.

Мусульманское крыло возглавлял сын одного из наибов Шамиля, аварец, богач и авторитетный богослов Нажмудин Гоцинский. Узун-Хаджи выступал при нем в роли политического ментора и одновременно «тарана», ратуя за проведение референдума о введении в Дагестане шариата.

Горные села эту идею в основном поддерживали, но ситуация в городских центрах была не столь однозначной. Более светскую позицию занимал Союз объединенных горцев Северного Кавказа.

Немногочисленные, но сплоченные Буйнакским большевики ловко перехватывали у конкурентов самые звонкие лозунги, так что к лету в состав руководящих органов местной власти вошли будущие руководители советского Дагестана Махач Дахадаев, Джелал-эд-Дин Коркмасов, Алибек Тахо-Годи.

Узун-Хаджи также усиливал свои позиции, хотя частенько и спотыкался. В августе на II съезде горских народов Гоцинского провозгласили кавказским имамом – то есть фактически продолжателем дела Шамиля. Чеченские шейхи и часть представителей Дагестана с этим решением не согласились.

Пытаясь расширить поддержку среди горцев, Узун-Хаджи настоял на принятии резолюции по земельному вопросы, предполагавшей передачу всей находившейся «в распоряжении царского правительства земли» в собственность дагестанскому народу.

Это давало повод для «большого передела» с изгнанием тех, кто получил земли от царского правительства. В сентябре мюриды Узун-Хаджи начали совершать нападения на русские, немецкие и молдавские села Хасавюртовского округа. Возвращавшийся с Кавказского фронта белогвардейский атаман Шкуро так описывал открывшуюся ему картину: «Мы проезжали местами, где еще недавно кипела отчаянная война между отстаивавшим свои очаги местным русским населением и горцами, решившими изгнать его из пределов своих стародавних земель. В этой войне горцы, хорошо вооруженные и фанатичные, победили мирных русских крестьян, огнем и мечом пройдя всю страну. Лишь немногие уцелевшие крестьяне, бросив все, с женами и детьми бежали в пределы Терской области. Там, где еще недавно стояли цветущие русские села, утопавшие в зелени богатых садов, теперь лежали лишь груды развалин и кучи обгоревшего щебня. Одичавшие собаки бродили и жалобно выли на пепелищах и, голодные, терзали раскиданные всюду и разлагавшиеся на солнце обезглавленные трупы русских поселян, жертв недавних боев. Зрелище этого беспощадного истребления трудов многих поколений, этого разрушения культуры, напоминавшее времена Батыя и Чингисхана, было невыносимо тягостно и разрывало душу».

Все против всех

Получив известие о большевистском перевороте, в Темир-Хан-Шуре и Дербенте правительство Ленина признать отказались.

19 ноября во Владикавказе руководители Терского казачьего войска и ЦК Союза горцев Кавказа провозгласили собственное Горское правительство, признав Гоцинского в качестве муфтия (главы духовенства Кавказа), но дистанцировавшись от Узуна-Хаджи с его более радикальными исламскими взглядами.

Большевизация Дагестана началась с Петровска, где руководителем местного Военно-революционного комитета (ВРК) стал Уллубий Буйнакский. Власть он даже не столько захватывал, сколько «отжимал» постепенно, опираясь на 220-й запасной пехотный полк и формируя Интернациональный полк Красной гвардии.

14 декабря на митинге Улубий заявил об установление в Петровске советской власти. Кроме того, красные смогли установить контроль над Хунзахом и захватить арсенал крепости Гуниб.

Горское правительство, в свою очередь, получило поддержку в лице полковника князя Нух-Бека Тарковского, объединившего под своим командованием 1-й и 2-й Дагестанские конные полки и перекрывшего коммуникации между Петровском и Баку – главной опорой большевиков в Закавказье.

В январе 1918 года Гоцинский и Узун-Хаджи подступили к Темир-Хан-Шуре во главе целой армии, численность которой оценивают в диапазоне от шести до 15 тысяч джигитов. На созванном ими III съезде представителей горских народов Гоцинского снова провозгласили имамом Дагестана, и снова часть делегатов это решение не признала. Советские историки утверждали, что Уллубий сыграл чуть ли не решающую роль в этом противостоянии, хотя его выступления были выдержаны скорей в компромиссном духе. Узун-Хаджи высказывался гораздо резче: «Кто не подчинится имаму – тому мы отрубим голову».

Однако под давлением дагестанского исполкома Гоцинский отказался от титула имама, а потом лишился и поста муфтия. Обвинивший его в нерешительности Узун-Хаджи решил продолжить борьбу за торжество шариата самостоятельно.

Большевики, в свою очередь, старались расширить свое влияние за пределы Петровска. Уллубий выступал в роли, так сказать, дагестанского Ленина (то есть политического лидера), а роль главного полководца выпала Махачу Дахадаеву – сыну кустаря, сумевшему получить высшее образование и служившему до революции на Майкопской железной дороге инженером (супругой Дахадаева была внучка имама Шамиля и дочь Мухаммеда-Шефи, царского генерала). Для создания Дагестанской Красной армии петровский ревком обложил городскую буржуазию «контрибуцией» в 350 тысяч рублей, которые и были получены под угрозой арестов.

Возможность пройти боевое крещение представилась сразу. К Петровску двигались объединившиеся отряды князя Тарковского и Гоцинского. В ожесточенном бою у станции Петровск-Кавказская красные были разбиты, и Дахадаев с остатками интернационального полка отошел на север. Буйнакский с группой соратников уплыл в Астрахань. Другие дагестанские большевики бежали под крыло Бакинского совета.

Обосновавшийся в Петровске Гоцинский переименовал город в честь Шамиля и явно вошел в роль продолжателя его дела. Для наступления на Баку он выдвинул полуторатысячный отряд полковника Джафарова, который, впрочем, уже 7 апреля был разбит бакинской Красной гвардией.

Ответный ход был за большевиками, и они его сделали. К Петровскому выдвинулись сразу с двух сторон – отряд в 1600 человек из Астрахани, а из Баку – красная флотилия Ефремова с 36-м Туркестанским полком на борту. 20 апреля мюриды Гоцинского оставили город, 27-го попытались отбить его и были разбиты, оставив на поле боя около 1200 убитых.

В промежутке между этими датами – 27 апреля – красные утвердились в Дербенте.

Сожжение мюридами Узун-Хаджи последнего крупного русского поселения – Хасавюрта – выглядело на этом фоне бессмысленной местью. На попытку сторонников Гоцинского завязать переговоры большевики ответили требованием разоружиться. Опустошив военные склады в Темир-Хан-Шуре, борцы за шариат предпочли уйти в горы.

В город вошел красный отряд, личный состав которого, по предложению Буйнакского, надел на голову фески – считалось, что в таком похожем на турок виде они больше понравятся местным.

К середине июля 1918 года численность «мусульманской» Красной армии насчитывала около 6–8 тысяч штыков. Состав ее был весьма неоднородным: например, прибывший из Астрахани и переформированный в 1-й Дагестанский советский пехотный полк отряд Ляхова состоял из русских, немцев, австрийцев, мадьяр, калмыков и поляков.

Узун-Хаджи и Гоцинский тоже создавали свою армию, в которую подлежали мобилизации все горцы в возрасте от 17 до 55 лет. Командующими «фронтами» мусульманские вожди назначили бывших царских офицеров – генерала Халилова, полковников Джафарова и князя Тарковского.

Характер тогдашних боев описывает исследователь Магомед Кади Дибиров: «Отряды Нажмуддина и Узун-Хаджи, не видавшие артиллерийского огня и не привыкшие к нему, разбегались, как только начинали над ними летать артиллерийские снаряды. Большевики не осмеливались ввязываться в рукопашный бой с горцами, а обстреливали их издали из орудий и пулеметов. Русские большевики страшились рукопашного кинжального боя дагестанцев. По этим причинам бои между большевиками и горцами были короткие, кончавшиеся бегством большевиков от кинжального боя, а горцев – от артиллерийского боя».

Враг моего врага – мой друг?

В конце июля Улубий отправился в Астрахань за подкреплениями, и почти сразу после его отъезда крайне запутанная ситуация в Дагестане запуталась еще больше.

Рассорившийся с руководством Бакинского совета войсковой старшина Лазарь Бичерахов располагал крупным отрядом из казаков, армян и горцев, оказавшись фактически в положении кондотьера. С дагестанскими красными он начал бороться, выполняя заказ англичан, но координируя свои действия с командирами Гоцинского.

Уллубий слал в Дагестан оружие и боеприпасы, но сам оставался в Астрахани – советские историки утверждали, что он дожидался Кирова, который должен был передать ему новые указания московского руководства.

В середине сентября Бичерахов овладел Петровском, затем разбил красных под Темир-хан-Шурой. Утром 3 октября 1918 года Дахадаев приказал своим командирам самостоятельно пробиваться в город. В Нижнем Дженгутае он планировал встретиться с полком Тимошкина, но полк был частично разоружен, частично перешел на сторону бичераховцев. Дахадаев с несколькими спутниками отправился в Кадар, а по горам разнесся слух, что при нем находится пяти миллионов рублей, присланных из Москвы на продолжение борьбы с белыми.

Естественно, на такие деньги нашлось много охотников. Один отряд выслал полковник Джафаров, но еще до его появления Махач и его спутники были задержаны некоей «группой кулацкой молодежи во главе с Хаджи-Гасаном». Красных разоружили и окружили плотным кольцом. Хаджи-Гасан подъехал к Дахадаеву сзади и убил его выстрелом в затылок.

А с юга уже надвигались разбившие Бакинскую коммуну турки, видевшие теперь главного противника в белогвардейце Бичерахове. Покорение Дагестана они завершили взятием Петровска (8 ноября), но уже через месяц из-за поражения в Первой мировой войне вынуждены были убраться восвояси. Впрочем, некоторые турецкие офицеры и даже целые подразделения примкнули к Узуну-Хаджи, чтобы продолжить борьбу против русских белых, а при случае и красных.

Отряд Бичерахова помог англичанам при занятии Баку, но потом был отправлен в Грузию для последующей переброски на соединение с деникинскими Вооруженными силами Юга России.

Появление деникинцев, продвигавшихся в Осетии, Чечне, Ингушетии, снова меняло расклад сил на Кавказе. 

Дагестанские военные (Тарковский, Джафаров и другие), ранее метавшиеся между Гоцинским и Горским правительством, признали власть Деникина в лице присланного им наместника генерала Халилова, выторговав себе некое подобие автономии.

Аналогичную позицию занял и Гоцинский, чем сильно разочаровал своего наставника. Узун-Хаджи высказался о нем как припечатал: «Я хотел сделать из него имама, но он оказался Иваном».

Не принимая идея компромисса с белыми, Узун-Хаджи собрал в мае 1919 года в Ботлихе большой меджлис, провозгласивший его имамом Чечни и Дагестана. Помимо верных мюридов и «безработных» турок, к нему присоединялись и большевистские отряды. Так остатки разбитой 11-й красной армии под командованием Николая Гикало составили 5-й полк армии Северо-Кавказского эмирата.

Срабатывал принцип «Враг моего врага – мой друг», и вернувшийся в Дагестан Уллубий Буйнакский был сторонником этого курса. Но сам он делал главную ставку на восстание в городах, что и озвучил на проведенном еще 19 февраля подпольном съезде всех нелегальных большевистских организаций. Восстание в городах планировалось подкрепить ударом снаружи, и здесь, конечно, требовалась помощь Узуна-Хаджи. Он помощь обещал и, вероятно, выполнил бы свое обещание, считая белых врагом более опасным, чем красные.

Выступление назначили на 2 мая, выслав к соответствующей дате красную флотилию из Астрахани. Однако флотилия до назначенного пункта не дошла, поскольку была перехвачена английскими кораблями у форта Александровск, и, понеся потери, вернулась обратно.

Весь план восстания пошел насмарку, а 13 мая почти весь состав подпольного дагестанского обкома был арестован в Темир-Хан-Шуре по наводке провокатора.

Две попытки отбить их, предпринятые собравшимися в окрестностях города партизанами, закончились неудачей.

Арестованные предстали перед военно-шариатским судом, на котором Буйнакский выступил с яркой речью: «Я с раннего детства посвятил себя обиженным массам и, в частности, дагестанскому народу. Для них я учился, чтобы быть сильнее в борьбе с вами. Вы расстреляете меня и еще тысячи подобных мне, но ту идею, которая живет в нашем народе, ее – вы не сумеете расстрелять. Я смело иду навстречу палачам и твердо уверен, что возмездие близко и лучи освобождения проникнут в веками порабощенные ущелья гор Дагестана».

Большевики пытались подкупить кого нужно, и, видимо, это получилось. Военно-шариатский суд приговорил арестованных к пожизненной каторге, что, с учетом стремительно меняющейся ситуации, было спасением.

Но здесь в дело вступили представители деникинского командования, настоявшие на вынесении смертного приговора.

В 3 часа 18 августа Уллубий написал своей подруге последнюю в жизни записку: «Дорогая, пишу в Петровске на станции в вагоне, могу быть расстрелян. Ничуть не боюсь. Я вас люблю».

К месту казни у станции Темиргое его и четырех других осужденных доставили на бронепоезде «Кавказец». Буйнакского и Саида Абдул-Халимова расстреливали отдельно, причем после залпа расстрельной команды из 12 человек они были еще живы. Добивали их командовавшие казнью офицеры.

Ультиматум имаму

Узун-Хаджи продолжал борьбу с белыми,и, обосновавшись в Ведено, контролировал довольно обширные территории на границе Чечни и Дагестана.

Последний султан Османской империи Багаутдин (Магомет-Ваххидин VI) прислал ему фирман с дозволением на создание Северо-Кавказского эмирата. Располагая помимо своих мюридов красными отрядами, имам в сентябре 1919 года, после боев за станицу Воздвиженская, оттеснил белых к Грозному. Затем последовала еще одна победа у Шали, после чего чеченцы также признали Узун-Хаджи имамом. Правительство у него было многонациональным – по два аварца, чеченца, ингуша и кабардинца. Министром внутренних дел стал большевик Хабала Бесланеев, а начальником штаба другой большевик Магомет Ханиев.

В одной из статей Узун-Хаджи заявлял, опровергая приписываемое ему врагами утверждение, будто он грозился перевешать всех, кто пишет слева направо: «Как я мог сказать такую чушь? Ведь без светской цивилизации нам не обойтись! Если даже мы не имеем специалистов, как, например, медиков или инженеров, то их необходимо приглашать из других районов… Как духовное лицо, я хочу восстановить шариат в своей полноте, на что и народ призываю».

Альянс с большевиками начал трещать зимой 1919–1920-х годов, после неудачного похода ВСЮР на Москву и контрнаступления Красной армии. Грохот боев на Дону и Кубани все чаще долетал и до Дагестана.

По странному совпадению именно в этот период здоровье 72-летнего Узуна-Хаджи стало резко ухудшаться: то ли начали сдавать нервы, то ли не обошлось без яда.

В марте 1920-го большевики фактически выдвинули ему ультиматум с требованием публично заявить о признании советской власти, отказаться от связанных с должностью имама светских обязанностей и сосредоточиться на делах духовных.

Узун-Хаджи, разумеется, ответил отказом и через несколько дней – 30 марта – скончался.

Вместе с ним прекратило существование и созданное им государство.

После изгнания белых из Дагестана главными противниками большевиков стали их бывшие союзники, выступавшие за исламские ценности и автономию горских народов. Эта борьба была обречена на поражение по целому ряду причин, в том числе и потому, что новый лидер, подобный Узуну-Хадже, так и не появился.
Для закрепления победы новые руководители Дагестана создали культ красных героев, начав с населенных пунктов: в честь Махача Дахадаева Петровск переименовали в Махачкалу, а Темир-Хан-Шура в память об Уллубии стала Буйнакском.

Подробнее о событиях, приведших к Октябрьской революции см. книгу «1917 год. Очерки. Фотографии. Документы»