И снова грусть, снова тоска защемит сердце. Мы видим, как иные бессердечные люди на каждом шагу унижают нас и наших товарищей, смотрят на нас с презрением, называют нас глупым народом и в своих словах умышленно выставляют нас лентяями, пьяницами и считают рабочего последним человеком.
Что ж такие за люди, кто они сами? лжецы или слепые люди. Своим черствым сердцем не умея нас понять и, быть может, не хотят понять, они судят о нас по давно прошедшему времени и думают, что мы и теперь такие, какие были в крепостное время. Они думают, что мы, как и они, — словно столб врытый в землю, подгнивает на одном месте. Они своими слепыми глазами и бесчувственными сердцами видят в нас только грязных, неуклюжих, нищих рабочих; но в душу нашу они не заглянули и не поняли того, что мы уж теперь не безответные рабы прежнего времени, не крепостные запуганные люди. — Мы свободные равные люди. Мы умеем понимать и ценить добро, которое делают нам люди, имея доброе сердце. И пора им перестать видеть в нас какое-то непонятное стадо глупых людей и говорить ложь, что мы не способны понимать правду; пора перестать говорить, что мы не нуждаемся в образовании и не нуждаемся в дешевых, умных развлечениях в праздничные дни; и что мы не любим читать хорошие, дельные книги и газеты. Пора перестать говорить нам, что мы должны думать только о еде и работе.
Стыдно нам, русским рабочим, делается тогда когда мы каждую минуту слышим похвалы всюду заграничным вещам; говорят, что их вещи и дешевле, и лучше, и что только заграницей изобретают сначала хорошие машины и другие вещи; и нам обидно становится. Чем хвалить заграничное и порицать русское и русских рабочих, — не лучше ли устроить школы, где могли бы мы, рабочие, учить физику и механику; вот тогда бы и мы‚ русские рабочие, не хуже заграничных могли бы сделать что угодно.
Ведь все же они говорят, что заграничные рабочие и развитей нас и грамотней; это и не мудрено, потому что многие из нас не знают грамоты. Вот оттого-то и обидно слышать порицание нам в том, в чем мы, рабочие, сами не виноваты. И грустно и тяжело на душе; что-то темно и непонятно. Как ни грустно на душе, но мы не падаем духом, и бывают минуты когда наше сердце тихо забьется от радости. Это бывает тогда, когда после раздумья о прошедшей жизни, мы видим, что теперь между нами стало больше грамотных, чем прежде, и больше понимающих пользу грамотности. И радость ободрит душу когда взглянем кругом и видим, что по всей нашей матушке России пробуждается дремавший мужичок, начинает он думать сам, как выбраться из темноты, начинает он любить просвещение; и явились у нас народные писатели, чтоб ободрить своим словом несмелых людей. Незабвенный и грустный певец горя народного — любимый наш Некрасов своей любовию к народу одушевил сердца честных людей. Явилися новые люди с горячей любовью к народу — и Вы, Глеб Иванович, для нас, народа, лучший между ними. Мы любили Ваши рассказы потому что они развивают в нас добрые чувства и ум.
В праздничные дни и по вечерам после работы мы полюбили читать хорошие книги, и часто читали Ваши рассказы или другие хорошие книги; и вечер проходил незаметно, и довольные чтением расходились с волнением в душе, и забывалась на время тяжелая доля рабочего, жизнь на заводах и фабриках, тяжелая, обидная, бесправная, полная бранью и унижением нас мастерами, хозяевами и другими бессердечными людьми, отравляющими нашу горькую жизнь, жизнь, задавленную нуждой и голодом.
Мы чахли в ней, чахли и наши несчастные дети по фабрикам и мастерским от долгой изнурительной работы — неразвитые, безграмотные, забитые кулаками, да пинками мастеров, да хозяев, которые жестоко приучают их к искусству нашей дешевой трудной работы; и ждет их доля такая же, как наша, — полная обидами и невзгодами.
И видим мы с глубокой грустью, что мы люди обездоленные, закабаленные в нужду и неволю ради счастья и роскошной жизни тех людей, которые больше всех ненавидят и унижают нас, и ихние каменные сердца не хотят услышать и понять наши стоны.
Хотелось бы плакать и выплакать горе, но неспособны мы плакать, и тяжелым камнем грусть давит наше сердце. Но вера в доброе и правду не покидает нас и облегчает измученное сердце, и надежда в душе загорается.
Утром чуть свет идешь на работу, на сердце весело, потому что теперь вокруг себя мы видим ясно и понятно, и жаль нам становится своих товарищей, которые живут, прозябают в темноте и невежестве, и мечутся эти горемыки, проклиная долю рабочего, проклиная себя и свою неповинную семью.
И верится нам, что настанет хорошее время, когда все рабочие разовьются, поумнеют, полюбят хорошее чтение, будут дружно жить и любить товарищей; убавится тогда пьянство и разгул бесшабашный, и тогда нас, рабочих, все станут уважать. К этому желанному времени мы тихо идем, с трудом пробивая дорогу. Когда-то оно наступит, скоро иль нет? Но вера в душе загорелась, явилась надежда, что и для нас, рабочих, настанут веселые дни.
И вы, дорогой наш, любимый писатель, помогайте нам своим сочувственным словом выбраться к свету, и наша любовь к вам, которая перейдет к потомкам, будет наградой Вам за Ваше добро и любовь к народу. Живите счастливо; живите до светлой поры нашей радости, до светлого праздника стонущих рабочих людей.
Остаемся к Вам с глубоким уважением, тифлисские рабочие; подносим вам адрес от пятнадцати рабочих.
Тифлис 3 октября 1887 г.