«Несколько недель тому назад в «Красной звезде» были опубликованы письмо леди Гибб и мой ответ. Леди Гибб выступала как защитник немцев, настаивая на «прощении». После этого я получил около ста писем от воинов Красной Армии, посвященных статье «Ответ леди Гибб». Часть писем обращены к самой леди, другие ко мне. Письма представляют большой интерес, так как являются голосами самих судей; поэтому я счел необходимым представить выдержки хотя бы из некоторых писем. Разумеется, все письма, адресованные леди Гибб, будут ей отосланы.
Танкист капитан Фоменко пишет: «Я воюю с первого дня войны. На моих глазах в 1941 г. под Барановичами немцы раздавили гусеницами около 70 женщин и детей. На моих глазах горели Минск, Рогачев, Бобруйск, Валуйки, Россошь, Воронеж, Сталинград, Орел, Киев, Фастов, Житомир, Бердичев, Шепетовка и много других городов... Мы, русские, вовсе не злые, как это думает леди, но сейчас, чтобы уничтожить зло на земле, мы должны быть злыми. Интересно, когда немцы громили Лондон, благодарила ли их леди Гибб за это?»
Старший лейтенант Ларин пишет в 150 метрах от немцев — у границы Германии. «Своими глазами я видел, как немцы, попав в кольцо, начали гранатами уничтожать наших женщин и детей, которых угоняли. Это было у Минска. Они сожгли местечко Круглое вместе с женщинами, с ребятами. Я хочу сказать то, что говорят все мои боевые друзья: мы должны побывать в Германии, мы должны покарать убийц своею собственной рукой».
Девушка, старший сержант Ксения Петренко пишет леди Гибб: «Для того чтобы понять нас, я посоветовала бы вам хоть на один-два дня приехать в те города и села, где побывали немцы... Нельзя жалеть зверя, зверя нужно уничтожить, чтобы люди жили спокойно. Такого мнения у нас весь народ, многоуважаемая леди».
А. Чеснокова также обращается к леди Гибб: «Спросите мою мать. Ей 72 года, она верит в бога и читает библию, она не читает статей Эренбурга, но она думает и говорит одно: «Неужели немцев не накажут?» В ту войну она потеряла двух братьев — их убили немцы, в эту войну погибли три ее сына — их убили немцы. А сколько таких семей? У вас, леди, наверное, не гибли любимые вами, а если гибли, тем хуже для вас — значит, вы предаете не только живых, но и мертвых. Вы и вам подобные обрекаете через 25 лет на гибель миллионы людей, а я, как и все русские женщины, не хочу, чтобы наших детей разрывали надвое».
Вот письмо Фоменко: «В прошлом я простой русский рабочий, в настоящем инвалид Отечественной войны. Прослужил в армии пять с лишним лет. Уважаемая леди, кому вы проповедуете милосердие? Нам, русским? Знайте, что никто не проявлял больше милосердия к побежденным, как русский солдат... Вы, наверное, знаете, леди, что сделали немцы в Майданеке, а вот где находится деревня Пятери, вы, конечно, не знаете. Есть такой населенный пункт, я его освобождал от немцев. В Пятерях было 200 домов, 300 семей. Когда немца вышибли, остались две баньки, и все. Остальное немцы сожгли, людей угнали. Недалеко от Пятерей расположена деревня Ермачки. Немцы, зная, что там нет наших войск, а одни жители, сделали сильный огневой налет. Уважаемая леди, вы закройте на минуту глаза и представьте себе картину: обезумевшие от горя и страха женщины с детишками среди огня, из крайнего дома показалась старушка без платка с обгоревшими волосами и пошла в нашу сторону, она вела на поводу белую козу. Немцы ее заметили. От первой мины упала коза с развороченным животом. Старушка перекрестилась и тут же упала. И за это простить? Леди, а знаете ли вы девушку Анну Терещенко из станицы Майская на Тереке? Нет, не знаете. А я был на ее похоронах. Когда два рыжих немца ворвались в ее чистую хату, она стирала. Они схватили ее, изнасиловали. Вы, воспитанная на лучших поэтах, представляете себе, что значит изнасиловать гордую казачку? Она наложила на себя руки. И это простить? Желаю вам всего хорошего и советую заняться полезной работой на благо своей страны, тогда вам не будут лезть в голову разные дурные мысли».
Красноармеец Брославский рассказывает: «Ведут женщин с детьми на расстрел, мать ведет свою шестилетнюю дочь. Девочка не понимает, она увидела на дороге коробочку, с улыбкой подходит к матери, показывает находку, не знает, что немец ее гонит на смерть. Что сделано вами, леди Гибб, для того, чтобы лилось меньше крови? Сколько людей вы спасли от виселицы и расстрела?»
Разведчик младший лейтенант Зинченко вспоминает, как в 1941 году немецкие летчики на бреющем полете расстреливали беженцев: «Один приземлился — его сбили, его спросили, зачем он убил детей, и трупы ему показали. Он ответил: «Фюрер и Германия с этим не считаются». Я был тогда необстрелянный глупыш, но эти слова я запомнил... Эти гады ходили по моей Украине, как хозяева, и мне говорят, чтобы я жалел немца? Лепет изнеженной дамы, которая вообще не знает фрица! У меня есть превосходство над леди Гибб: я ненавижу немцев, и это помогло мне пройти тысячу километров по освобожденной земле, выручить тысячи людей... Моя мать тоже верует, и она во имя этой веры благословляет меня: «Убей немца!» Гвардии майор Загородный говорит: «Я надеюсь, что солдаты в Аахене и в Восточной Пруссии одного мнения — смерть немцам!»
Лейтенант Назмутдинов описывает немецкое лицемерие: «Когда их берешь в плен, они умоляют: «Русс, не стреляй! Работать будем. Новый Сталинград построим». Мы пленных не расстреливаем, а плачут они потому, что сами чувствуют, что они преступники... Я башкир и написал бы леди на своем языке, но боюсь, что не найдет переводчика».
Младший лейтенант Зумер говорит: «Моих родных немцы вывели на Каменец-Подольское шоссе, заставили выкопать ямы, потом расстреляли, а детишек живыми побросали в могилы... Когда после такого выступают открыто в защиту детоубийц, я скажу: это позор для нашей эпохи!» Фронтовик пишет: «Нас было три брата. Я чудом уцелел, был и в Спас-Демьянске, и под Сталинградом, а братья погибли на фронте, защищая Родину. Их семьи, включая детей, уничтожены немцами — все до единого... Мы благодарим леди Гибб за совет простить немцев, но он нам не подходит. Лучше будет и для нас, и для Англии, если она впредь воздержится от таких советов...» Лейтенант Рузов обращается к «сердобольной леди» с такими словами: «Немцы в Минске расстреляли моего сына. Ему было 16 месяцев от роду. Я хочу спросить достопочтенную леди: что этот ребеночек сделал против так называемой Третьей империи?.. Каждый красноармеец знает, что мы идем в Берлин не за добычей. Мы идем судить виновных, и это не только в наших интересах, но в интересах всех свободолюбивых народов». Младший лейтенант Гипш рассказывает: «Я штурман «Пе». После бобруйской победы мне дали кратковременный отпуск. Представьте себе мое состояние, когда я подошел к дому и вижу один битый кирпич. Соседи показали мне могилу, где лежат мои близкие — старушка мать, отец и четырехлетний племянник. Изверги не сразу их убили, долго издевались. Было это в городе Изяславль. До войны я учился, не думал о крови, а теперь только кровью убийц могу успокоить свое сердце...
При виде слез в защиту немцев я невольно презираю защитника».
Красноармеец Анна Игнатенко говорит: «Я не знаю, сколько лет леди Гибб, а мне всего 23 года. Немцы у меня отняли любимого мужа — балтийского моряка, они его убили. Во время блокады Ленинграда у меня на руках умерла от голода восьмимесячная дочурка. Когда от немцев освободили Смоленскую область, я написала родителям, но никого не нашла в живых. Скажите, леди, чем можно измерить мое горе, горе дочери, жены и матери? Если в вашей груди бьется материнское сердце, вы не простите немцам их злодеяний. Правда, у женщин сердце доброе, мягкое, они способны простить многое, но того, что сделали фашисты, простить нельзя, И я не прощу».
Пишут два друга: «У меня, гв. сержанта Редина, немцы искалечили отца, у гв. сержанта Кучина немцы убили отца. Этого мы никогда не забудем!» Пишет офицер-артиллерист Гольденберг: «Иллюзии насчет судьбы родных я не питал, но где-то таилась надежда, что, может быть, черноглазой сестренке, застенчивой и красивой Нинке, удалось убежать. Но вот получил письмо от председателя сельсовета — мать, сестра и другие родственники расстреляны немцами. И за этих немцев вступается леди?!»
Капитал Кириллов пишет: «Вот девушка Ядвина Дембецкая, бежавшая из рабства. Она снимает с груди крест, а там в мешочке пузырек. Она говорит: «Это яд, и мы его называли «счастье жизни»... Я хотел бы, чтобы госпожа Гибб видела это».
Исповедь сержанта Воробьева: «Нас было пять братьев. После ранений Михаил умер, мы четверо сражаемся. Моя дочь Зоя училась в вузе на втором курсе, узнав о гибели Зои Космодемьянской, она пошла добровольцем на фронт и сейчас находится в Восточной Пруссии... В Москве живет семья Клерих. Дед Владимира Николаевича был англичанин — земляк леди Гибб.
Сын их Вовка пошел на войну. Это мой племянник. Он попал в окружение. Немцы его отправили в Майданек, они собирались уже сжечь Вовку Клериха (правнука англичанина), но помешала им Красная Армия, только успели они отрезать ему обе ноги. Это сделали ваши «миротворцы», леди Гибб!.. Проходя мимо деревни Клины, мы видели жуткую картину: под горкой были расстреляны деревенские парни, пули в затылок, поодаль лежали девушки, изнасилованные, с отрезанными грудями, отдельно в яме задушенные старик и старуха. За что, леди Гибб, они погибли? За то, что они русские? Я не знаю, есть ли у вас дети, но мы, отцы и матери русского народа, не можем простить. Я проходил через город Парафьянов в Литве, там я встретил еврейскую девушку, она случайно спаслась. Она мне рассказала, как немцы убили 25 тысяч человек. Я видел эти ямы. За что они погибли? За то, что они евреи? Должен вам сказать, леди, что мне 45 лет. Я хочу, чтобы вы поняли, что о прощении немцев не может быть речи».
Полковник Лопахин сообщает, что в его части опросили бойцов: «У кого к немцам кровавые претензии? Оказалось, из 700 опрошенных 685 ответили утвердительно — у кого немцы убили отца, у кого брата, у другого сестру, у третьего мать. Вот, например, у командира противотанковой бригады полковника Копелева немцы уничтожили всю его семью, состоявшую из семи человек». Гвардии старший лейтенант Бяков свидетельствует: «У нас в подразделении нет такого человека, который не потерял бы от немцев: у кого убиты на войне близкие, у кого немцы мать замучили, жену убили, у кого угнали родных на каторгу, а кто сам изранен — два-три раза. Спросите эту леди, знает ли она, что такое война, какие страдания она приносит народам? Понимает ли она, что мы желаем кончить войну? Нам не нужно «жизненного пространства». Но мы хотим наказать немцев, и наказать как следует. Это письмо я начал на советской земле, а кончаю его на немецкой».
Старшина Рыженький в негодовании восклицает: «Я думаю, что леди Гибб нужно было писать не Эренбургу в 1944 г., а Гитлеру в 1941-м. Знайте, все леди, которые хотят нас помирить с немцами, что мы себя считаем в мире только с мертвыми немцами. Мы не будем убивать детей, но немцев, которые хотели истребить нас, мы истребим».
Гвардии старшина Пронин пишет: «Читая письмо леди, я вспомнил, как мы вошли в только что освобожденную деревню Бухалово. Там не было живой души. В первом доме, куда зашли, мы увидели ребенка с вывернутыми ручонками, он лежал в луже крови, рядом с трупом матери... Если бы леди Гибб и ее единомышленники увидели эту картину, они не посмели бы писать о милосердии...»
Летчик младший лейтенант Романов отвечает леди: «Моего семидесятилетнего отца немцы убили. Он не был политиком. Он был верующим, как вы, леди Гибб. Он, как вы, читал Библию. Он был любимцем детей. Когда он приходил в парк, дети бежали к нему: «Дедушка, расскажи сказку о Бове-королевиче!» Мне пишут, что отец гордо принял смерть, он проклял палачей и плюнул им в лицо. Леди Гибб, я не оратор, но приезжайте ко мне. Я произнесу речь: все, что я видел. Запаситесь только валерьянкой и нашатырным спиртом...»
«Я родился на Кавказе, у моих предков была кровная месть, — пишет майор Бегизов, — я против такой мести. Но мы будем преступниками, если забудем душегубки. Я в ужас прихожу от одной мысли, что немцы не будут наказаны».
Рядовой Захаров напоминает: «Наш народ не мстит и не прощает, он судит. Если бы леди Гибб проживала в одном из оккупированных немцами городов, если бы она видела, как «милые» немцы насилуют ее дочь, если бы ее старушку мать разодрали танками, если бы ее папаша умер в застенках гестапо, что бы она тогда сказала? Нет, леди, у вас нет сердца, у вас нет уважения к вашему собственному народу, страдающему от ужасов войны».
«Я весь дрожал от гнева, у меня тряслись руки, когда я читал письмо леди Гибб, — признается старший лейтенант Глухов. — Как смеет она взывать к прощению? Кого прощать? Немцев? Да она не в уме! Простить немцев, которые залили кровью Европу?! Где она была утром 22 июня 1941 г.? Разве я могу забыть 12 сентября 1943 г., когда на Невском, против Гостиного двора, снаряд угодил в трамвайный вагон?.. Где тогда была леди Гибб?»
Старшина Тюриков весьма своевременно напоминает: «Леди Гибб, вы имеете возможность писать потому, что три года мы, вместо школьной тетради и карандаша, держим винтовки».
Я закончу этот далеко не полный обзор цитатой из письма младшего сержанта Юферева: «Теперь мы освободили почти всю нашу территорию и советский солдат сражается за благо Европы и за мир. Казалось, надо нас поддержать, и все-таки находятся адвокаты бесчестья, заступники немцев. Русские отходчивы, но память у нас крепкая. Скоро в Кенигсберге я вспомню Великие Луки. И зло мы уничтожим».
Таков единодушный приговор нашей армии. Подзащитным леди Гибб придется расстаться с иллюзиями: Красная Армия не слезливая дама, это разгневанная совесть народа».
Ссылка
