Дрёма. Последний?
Во время зимнего наступления на Дебальцево год назад мне довелось познакомиться с двумя легендарными лидерами повстанцев ЛНР. Первый, комбриг Мозговой, погиб 23 мая сего года, второй, атаман Дрёмов, погиб вчера.

Существует масса шуток на тему "новоявленного казачества" в России. Усы, лампасы, иконостасы декоративных крестов-орденов-медалей, инспекции ночных клубов на предмет их соответствия православным канонам и так далее. Кто из нас не ржал над знаменитым кагановским "Хоть медалькой, хоть значком поделитесь с казачком!"? Наблюдая ряженых, полосующих нагайками "Пуси райот", трудно себе представить, что есть и совсем другие казаки. Ещё труднее представить себе каких-то "других казаков", наблюдая любителей "отжимов" в казачьих кубанках, наблюдая любителей организации в тыловых сёлах "комендатур", людей, незатейливо делающих на войне бизнес, пиар, политический капитал, прикрывающих "казачеством" банальный бандитизм. И, тем не менее, другие казаки есть.

Дрёмов запомнился мне не пламенными речами про секретную флэшку с компроматом на Плотницкого и не праведным гневом на руинах домов, снесённых укроповской артиллерией. Я помню его на Санжаровке, джигитующим на БТРе среди разрывов 120-х мин. Собранным и целеустремленным командиром, на которого неожиданно свалились непосильные задачи, которые надо как-то пытаться решать. И, несмотря на это, отзывчивым и готовым помочь тем, кто рядом с ним тянет такую же лямку.

По итогам той зимы кремлёвские пропагандисты начали в своих заказухах обсирать Дрёмова вместе с Мозговым. Мол, из-за их "махновщины" всё пошло не так гладко, как предполагалось, хотя в реальности всё было с точностью до наоборот, и Дрёмов оказался единственным человеком в относительно больших ЛНРовских погонах, который потом, весной, сказал правду о системных просчётах в военном строительстве ЛНР, о том, как половина 4-й бригады "не вышла на работу", когда пришёл приказ воевать, а не сидеть по казармам за зарплату. Тогда, зимой, казаки Дрёмова оказались одним из немногих реально боеспособных подразделений, которое раздёргивали на части, затыкая дыры на фронте.

Дрёмов, как и Мозговой, многим мешал своей принципиальностью, смелостью и честностью, боевым настроем. На протяжении всего перемирия его люди не сидели пассивно под огнём наглеющих от безнаказанности укропов, а старались отвечать им. Из разных подразделений, не только из "тылового казачества", люди шли "до Дрёмы", потому что "там воюют".

Кто его убил? Кто убил Мозгового? Не имея конкретных результатов расследования, говорить о том, что это был, скажем, Плотницкий, не стоит. И вот почему. Политический и экономический истеблишмент народных республик в их нынешнем виде - фатально зависимых от России образований, судьба которых, по крайней мере, на бумаге - войти обратно в состав Украины ("Обещайте всё что угодно, вешать будем потом"(с)) - это какой-то фантасмагорический шабаш местечковых "халифов на час", желающих урвать себе кусочек до тех пор, пока "это всё" не вернули укропам или пока оно не оказалось под полным контролем Москвы, когда уже "не забалуешь". И подрочить друг другу в шаурму, пардон май
френч, такие персонажи завсегда готовы. Почему бы не убрать "врага Плотницкого", чтобы все подумали на Плотницкого ? Не говоря уже о том, что и укропам было очень выгодно убить Дрёмова для того, чтобы попытаться взбунтовать против Плотницкого 6-й казачий полк перед наступлением ВСУ.

Да, в качестве одного из вариантов можно рассматривать этот подрыв как дело рук неких "эмиссаров Суркова", готовящего ЛНР и ДНР участь Сербской Краины. Дрёмовцы в случае массированного наступления укропов были бы мощным "центром кристаллизации" боеспособных групп "народной милиции". Но доказательств, само собой, ни у одной из версий нет.

Тем временем, общественность уже вопрошает - "Кто следующий?" Засвеченных в общенациональных "медиа" героев Новороссии, способных, в случае успешного отражения укроповского наступления, стать фигурой масштаба Стрелкова, в Новороссии осталось только двое - Гиви и Моторола. Не знаю, как там с Моторолой, а вот на "Гиви" зуб есть у многих в ДНР. Этих "многих в ДНР" Гиви не устраивает примерно по тем же причинам, по каким "многих в ЛНР" не устраивали Дрёмов с Мозговым. Опять же, могут и "сурковцы" постараться. Это сейчас и Гиви, и Моторола - всего лишь комбаты, но, случись серьёзный махач, именно к ним будет стекаться боеспособный народ. Будем надеяться, что у "сурковцев" не получится.

Для "сурковцев" оптимальным был бы совершенно бесславный конец "Новороссии", когда ошеломлённые напором отмобилизованных ВСУ "народные милиционеры" за пару дней добегут до российской границы и там попросят политического убежища. Любой центр сопротивления - это потенциальный новый Славянск с новым Стрелковым, национальным героем, которого потом надо будет снова долго и упорно "мочить" потоками высосанных из пальца помоев. Да и старый Стрелков никуда не делся. У кого-то есть сомнения, что, как только сиганёт с борта корабля последняя крыса, на корабль вернётся его капитан, чтобы принять доклад у команды по борьбе за живучесть и встать у руля? У меня таких сомнений нет.

Сколько раз за последний месяц я слышал от ветеранов Славянска крамольные речи о том, что "при Стрелкове такого бы не было". Не было бы такого бардака, не было бы такого катастрофического падения уровня дисциплины, пьянок, криминала, пофигизма. Дух войск был совсем иным. "Когда вернётся Иваныч?" "Когда уже Стрелков снова соберёт бригаду "славянцев"?" И столько же раз, сколько я всё это слышал, я объяснял, что Стрелков не взбунтовался, когда его "попросили" из Новороссии, шантажируя прекращением боепитания ополчения, и не будет "поднимать восстание" своим возвращением сейчас. Вот когда "слив" станет наглядно подтверждённым фактом, тогда - да. Я бы, по крайней мере, сделал именно так.

Впрочем, я не о том хотел сказать, это так, лирическое отступление.

Один из постов в моей френдленте, посвященных гибели Дрёмова, автор озаглавил "Последний...". Мол, убит последний great captain, последний независимый лидер повстанцев в ЛНР. Нет, не последний. Каждый, кто готов сражаться за Донбасс перед лицом численно превосходящего противника, является таким лидером. Каждый, кто не считает мантру "Всё пропало! Нас слили!" индульгенцией на немедленный драп-марш.

Я часто вспоминаю Рокруа. И часто, когда в одиночестве своей комнаты пишу о том, какими были мы, мне чудятся вокруг спокойные лица дорогих мне людей, навсегда оставшихся там в тот день. Ревностно и рьяно оберегая наше доброе имя и нашу славу, в самом поражении умея сохранить надменность, противостоя всей мощи французов, мы, бедные солдаты той армии, что полтора века кряду внушала трепет целому свету, дорого продали жизнь.

Губительный огонь постепенно выкашивал полк за полком, но люди под старыми знаменами в редеющих с каждой минутой шеренгах, держались стойко, дрались со спокойным мужеством, повиновались приказам офицеров, которых становилось все меньше, просили, не дрогнув ни голосом, ни единым мускулом на лице, пороха и пуль, и, когда оставались в ничтожном количестве, занимали место в строю соседнего полка. Пребывали тверды и безмолвны и питали надежду единственно на то, что в смерти снищут уважение врага, а перед смертью — убьют еще скольких-то.

В один из кратких промежутков боя герцог Энгиенский, восхищенный таким упорством и доблестью, через парламентера предложил Картахенскому полку — жалким его остаткам — почетную сдачу. Наш полковник был к этому времени уже убит, сархенто-майор дон Томас Перальта — ранен в горло и говорить не мог, а я, прапорщик, стоял со знаменем в середине поредевшего каре. Стало быть, некому было отдавать приказы, и тогда предложение сложить оружие обратили к капитану Алатристе — самому старому из уцелевших к этому времени капралов, уже совсем седому, с бесчисленными морщинами на лбу и вокруг усталых глаз, — но тот пожал плечами и ответил словами, которые сохранились в Истории и от которых до сих пор мороз по коже — по старой, по сморщенной моей солдатской коже.

- Передайте сеньору герцогу Энгиенскому, что мы благодарим за предложение… Но это — испанский полк.

Тогда по нам опять ударила картечь, а потом — кавалерия; началась третья атака, и на этот раз всадники добрались до меня, и я успел еще увидеть, что капитан Алатристе, который с поистине дьявольским проворством отбивался от неприятеля, половодьем подступавшего со всех сторон, — упал. А вскоре, захлестнутый людским валом, выбившим у меня из рук знамя и шпагу, свалился, едва успев обнажить кинжал, и сам.

Я выжил в этой резне, где легло шесть тысяч испанцев. «Сочтите убитых — узнаете», — таков был мой ответ начальствующему над французами, когда тот, по красной перевязи на кирасе признав офицера, спросил меня, едва ли не умирающего, сколько нас было здесь. Я так и не увидел тело капитана Алатристе, но мне говорили, будто он остался лежать без погребения, окруженный мертвыми врагами, на том самом месте, где сражался без отдыха с пяти до десяти утра.

Судьба, хоть и долго потом носила меня с места на место, оставалась ко мне неизменно благосклонна, так что казалось порой, что гибель моего былого хозяина разомкнула цепь злосчастий, тяготевших над ним при жизни и всю жизнь: я командовал ротой, был лейтенантом, а потом капитаном гвардии короля Филиппа IV. В должное время заключил брачный союз с Инес Альварес де Толедо, вдовой маркиза де Альгуасаса, женщиной красивой и богатой, подругой нашей королевы. Так что я, сын своего века, вытянул, можно сказать, счастливый жребий. Не обделен был ни званиями, ни наградами, достиг видного положения при дворе, взыскан был монаршими милостями. Но всю жизнь, сколько бумаг ни проходило бы через мои руки, неизменно — и даже в ту пору, когда командовал королевской гвардией, — подписывался: «Прапорщик Бальбоа». Ибо этот чин носил я в тот день, когда в битве при Рокруа погиб у меня на глазах капитан Алатристе.

Пока звучит эта песня, подумайте о том, интересно ли вам будет жить в мире, где мы проиграем эту войну.